Ругаясь и торопясь, Ромен вывел машину на трассу и там, еще не набрав скорость, спросил:
— Где они?
— Я не знаю, — сказал Алик.
Автобус неспешно катился дальше. Альберт вытянул шею, пытаясь разглядеть — там Вера и егерь или нет. Мелькнула в заднем окне шляпа с ромашками.
— Они не вышли, — крикнул Альберт. — Обманный ход. Гоним!
Ромен оглянулся и яростно выкрикнул:
— Мне показалось, кто-то выпрыгнул оттуда!
— Нет! Я видел, она там. Даже если они разделились, — заторопился Альберт, — Вера в автобусе, так что гоним за ним!
«Рубеж» взревел мотором и полетел в погоню за автобусом и синей дурацкой панамой с ромашками.
— Вылазьте, — проворчал Тамир, который подошел, хромая, к обрывистому краю дороги.
Из-за полосатого ограждения выглянула голова с всклокоченным светлым чубом.
И следом — вторая, темноволосая, тоже встрепанная. Тамир скривился, сорвал с шеи бандану и протянул девушке.
— Лицо хоть завяжи, — сказал он.
Деметрий выбрался из зарослей бурьяна и пожал водителю руку.
— Спасибо, что среагировал, — сказал он.
— Да пошел ты, — ответил Тамир. — Я не ради тебя. И уж всяко не ради твоей соски. А только вы бы там пол-автобуса людей положили ни за что.
— Все равно спасибо, — сказал егерь.
— Дай хоть гляну как следует, ради чего там вся беготня, — буркнул водитель.
Девушка как раз выпрямилась, отряхнулась, прижалась боком к Деметрию. Тот обхватил ее рукой.
— Куда будешь выбираться? И как? — спросил Тамир.
Деметрий усмехнулся:
— Извини, не скажу.
— Понимаю. Ты это… смотри: плюгавец Алик — слабак и трус. Кстати, возьми на заметку: боится омнитрисола. Я ему наврал, что у Рожденных от него зависимость сразу развивается.
— Сам придумал препарат и сам поверил? — изумился егерь.
— Я умею убеждать, — хмыкнул Тамир. — Второй, Высший — отвязный тип. Вообще без тормозов. Коласа выпил, не подавился.
— Не могу сказать, что мне жаль Коласа, — покачал головой Деметрий. — Зачем им Вера? Они ж хотели, чтоб ее убили на охоте.
— Высший пялился на ее портрет в планшете. Как алкаш на бутылку, — сообщил Тамир. — Но это все, что я знаю. А плюгавец ронял слюни на твою сестру. Они знают, кто ты. И да, я сказал им, что ты учился в школе.
— «Все мы учились в школе — Мариты, Яны, Коли», — пропел Деметрий.
Детская песенка заставила водителя улыбнуться.
— Ты понял.
— Я понял.
— Вот, возьми, — водитель вложил в руку егеря несколько купюр. — Садитесь на попутку и затеряйтесь. Элле я уже написал.
— За них не волнуйся, я уже предупредил, — сказал Деметрий.
Тамир снова пожал руку егерю. Затем оглядел Веру и покачал головой.
— Пристрелил бы ты ее, и смылся подальше, — сказал со вздохом.
— Не могу, — ответил егерь. — Совесть не велит.
— Совесть эта твоя, как всегда, — буркнул Тамир и, завидев остромордую, стремительную «Лань», махнул рукой.
Машина остановилась в нескольких шагах от них. Тамир слегка подогнал вампиршу шлепком по ее маленькой крепкой заднице — эх, хороша на самом деле девчонка, худенькая такая, но, видать, задорная! — и проследил за тем, как оба они садятся в попутку. Смешливый парень сходу отпустил какую-то шутку по поводу дачников и тронул свою «Лань» с места.
А Тамир, сплюнув на дорогу, похромал обратно в сторону заказника.
С Демычем теперь были квиты, вампирюг он изрядно подставил, за Коласа отомстил. Оставалось лишь придумать, как обезопасить самого себя. Тамир достал из кармана телефон и набрал Сеймура.
ГЛАВА 20. Музыка
«Лань» залихватски притормозила у обшарпанного подъезда старенькой трехэтажки. Небольшой и по виду очень провинциальный городок даже название имел какое-то очень потрепанное: Таробейки. «Теребоньки», — едва завидев указатель, переиначил Деметрий, вызвав счастливый смех у молодого водителя. Он вообще всю дорогу болтал, подмигивал, хохотал — беспечный настолько, что Вера стала ему завидовать. Но эта легкомысленная болтовня сделала свое дело: изнутри девушки словно разжался огромный кулак, державший в стиснутых пальцах все внутренности. Разжался, отпустил, дал свободу дышать, позволил ровно биться сердцу. У Рожденных сердцебиение редкое, размеренное, но оно есть — и хвала Всевышней. Веселый парень довез их до места, отказался брать деньги и отчалил, на прощание посигналив, как хорошим знакомым.
И теперь, поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, которой было, наверное, лет сто, Вера чувствовала себя довольно спокойно.
Это все кончится, думала она. Сейчас Деметрий что-нибудь придумает, и все кончится. Тяжелый был день, но он завершился закатом во все небо и торжественной тишиной, какой не встретишь в большом городе. Все это закончится, она уедет в Эйварию и забудет неудачную попытку выйти замуж. Покинет Раскету навсегда, никогда не увидит Альберта, Ромена и охотников за вампирами. А отец уж найдет способ донести до Древнего Игнасиуса правду. Игнасиус развоплотит провинившихся, а Вера…
Вере, надо полагать, подыщут другую партию, выдадут замуж, выхлопочут ей разрешение на ребенка. Она будет читать ему книги. Будет учить его играть на рояле. У нее будет счастливая жизнь без всего этого…
И без Деметрия, с сожалением подумалось ей. Без него. Навсегда.
— Ну… вот, — сказал егерь, отпирая и распахивая перед Верой дверь, — тут я бываю редко, извини. Наверно, будет немного пыльно.
Она вошла робко, словно впервые вторгаясь в чужую жизнь — настоящую! — и боясь нарушить здесь что-нибудь. Как-то сразу стало понятно, что в отличие от «бунгало» и лесной лачуги эта квартира в трехэтажке — дом. Дом с большой буквы, где Деметрий чувствует себя защищенным. И пыли здесь было на самом деле совсем немного, и чувствовался уют. Многие вещи были действительно старыми, даже старинными, и подобраны одно к одному — благородное темное дерево, дорогая обивка.
И небольшое пианино под полотняным чехлом. Наверно, это был дом родителей Деметрия — сам он, кажется, не очень-то подходил к такой обстановке, несмотря на то, что чувствовал себя здесь прекрасно. Вон, бросил рюкзак у входа, скинул ботинки с блаженным стоном, снял тяжелый жилет. А Вера стояла, не зная, куда деваться.
— Там в комоде есть полотенца, а в ванной висит халат, — сказал Деметрий. — Только долго в душе там не возись, я тоже хочу помыться. Ну, что стоишь?
— У тебя… болит? — спросила Вера, чувствуя себя очень неловко. — Хочешь, иди первым.
В прошлый раз, в бунгало, такой неловкости она не испытывала. Они были друг другу чужие. Между ними не стояло ничего, кроме раздражения, но ничто их и не объединяло. А теперь все изменилось.
