***
Закончив рассказ, Ярина подобрала ноги и уткнулась подбородком в колени. Почему не выпытала правду у матери? Почему тянула? А теперь и спросить не у кого.
– Как вернется мой вестник, сразу твоей сестрице пошлем, – торжественно поклялся домовой, разрывая пелену тягостного молчания. – Не кручинься.
Это должно было успокоить, но следующей ночью сны вернулись. Наверно от того, что она чувствовала себя виноватой за праздность. За то, что ей нравится в лесу, вместе с домовым. Она ведь подводила мать бездействием и убедить себя, что ничего в такой ситуации не поделаешь, не выходило.
На рассвете, когда ночная мгла еще стелилась покрывалом по низинам, стражи избушки в очередной раз устроили побудку.
Ярина даже подумала, что с удовольствием повесила бы на воротах табличку: «Злые черепа. Испепеляют без предупреждения». Останавливало то, что половина селян не умела читать. Нарисовать, что ли?
Нет, нехорошо так думать, пусть очень хотелось.
В жарко натопленной горнице пахло свежим хлебом и мясной похлебкой, не хотелось выходить в сырое туманное утро. Одевалась она долго, в тайне надеясь, что посетители уйдут.
Напрасно.
Три гостьи, выступившие из тумана, на людей были похожи лишь издали. Зеленые всклокоченные волосы, непроницаемо-черные глаза, крючковатые носы, отливающая всеми оттенками болота кожа – жирная, лоснящаяся. Обычные кикиморы, при виде которых люди хватают детей и спешат унести ноги.
– Такая молоденькая, – прошептала одна.
Они жались друг к другу и топтались, словно не желая находиться возле избы.
Она уже хотела спросить, что им нужно, как сверток на руках у одной из женщин завозился и огласил окрестности ревом.
Тут Ярине и поплохело.
Кикиморы воруют детей. Если в селища или города им теперь ходу нет, в каждой избе найдется простенький оберег, то в лес с младенцами без защиты лучше не соваться. Украдут и поленом подменят.
Кажется, это был тот случай.
Ярина представила полчище озлобленных селян, берущих лес в осаду. Пропажу ребенка нельзя не заметить. Они все дотла выжгут!
Державшая орущего младенца кикимора выступила вперед и со слезами на глазах протянула ей. Тяжелый какой, с полгода. Щекастое личико покраснело от плача. Младенец замолчал, стоило его качнуть пару раз, и внимательно уставился на нее серыми глазенками. Кикиморы смотрели на так, словно она у них ребенка силой отобрала.
– Заходите, – обреченно вздохнула Ярина, бережно укачивая сверток.
Вороны внимательно следили, как они скрылись в доме, и не шевелились.
Увидев печальное шествие, домовой едва чугунок не уронил.
– Охохонюшки!
Младенец снова решил напомнить о себе, возюкаясь в толстом лоскутном одеяле.
– Батюшки! Дитё! – Торопий всплеснул руками и полез на лавку, чтобы разглядеть получше. Ребенок хватанул его за бороду, промахнулся и заревел пуще прежнего.
– Эй, кочерёжки, признавайтесь! Откудова утянули? Дай-ка! – потребовал он. – Он же ж голодный! Ты, Яринушка, его раскутай, а я посмотрю, где-то у нас толокно было.
Ребенок на проверку оказался мальчиком. Откормленным, хорошо одетым, на рубашонке были бережно вышиты обереги: странные какие-то, с волками. Кулагу
[4] он съел за милую душу и принялся сосредоточенно бренькать погремушкой из птичьих черепов, улыбаясь во все два недавно прорезавшихся зуба. Любую мать от такого игрушки удар бы хватил.
Кикиморы скорбно шмыгали длинными носами.
– Откуда ребенок? – хмуро поинтересовалась Ярина.
Домовой как раз выдирал из маленького кулачка жутковатый подарок. Не слушая воплей, он вручил найденышу золотое обручье с янтарем. Черепа были тут же забыты. Горницу наполнило счастливое воркование, а обручье немедля опробовано на зуб.
– Нашли, – вздохнула одна из кикимор. Волосы ее были цвета жухлой травы. По всему, самая старшая. – Поутру вчера, после бури.
– Телега в трясину съехала, лошадь утопла, – зачастила вторая. У нее был высокий дребезжащий голос, и на ребенка она смотрела с отчаянием. – Женщину поздно было спасать, когда телега перевернулась, ей хребет переломало, но он живой был. Плакал.
И сама она заплакала: горько, жалобно, закрыв лицо грязными ладонями.
Вопреки поверьям, похищали детей кикиморы не со злобы. Сами они рожать не могли, а с найденышами нянькались всем болотом. Любили как родных. Если то была девочка, она пополняла их ряды, а вот если мальчик… Незавидная судьба навеки остаться ребенком, а когда телесная оболочка иссохнет, превратиться в болотный огонек. Мальчики – они навсегда люди – природу свою изменить не могут.
– Наш вировник
[5] ее чарами спеленал, чтобы не поднялась. Надо бы людям отдать, но мы не можем. Госпожа…
Ярина знала, о чем ее попросят и знала, что придется найти родичей младенца, даже если это значило очередные неприятности.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На болота она отправилась немедля с помощью ожерелья, пока кикиморы добирались пешком.
Им-то бурелом не страшен, усталости они не знают. Ярина еще опасалась непонимания со стороны лесных обитателей: есть нечисть, которая нападает сразу, не спрашивая, что человек забыл в чаще. Доказывай потом, что ты новый леший.
Сразу оказаться в сердце топей не удалось. На подлете ее дернуло вниз, словно кто-то вцепился в лодыжку ледяными пальцами. Сопротивляться Ярина не стала, поддалась тянущему ощущению и мягко опустилась на поросшую колючкой, едва приметную тропу. Сразу ясно, почему домовой советовал лететь не напрямик, а сделать крюк, добираясь над проложенной селянами гатью.
Лес потерянных душ. Родители пугали им непослушных чад. О нем шептались дети – темной ночью, над лучиной, делая страшные глаза. Ярина узнала об этих проклятых местах от матери, когда та рассказывала историю Дивнодолья. Лес потерянных душ – еще один прощальный дар диви. Защищая подступы к своим городам, они создали проклятие, которое не рассеивалось со временем. Столетия назад мастерски наложенные иллюзии скрывали смертоносную ловушку – люди видели обычный молодой осинник. Войскам или охотникам за поживой в голову не приходило обойти его стороной. Зачарованные места досуха выпивали смельчаков, иссушали плоть, стирали в порошок кости, даже следов не оставалось. Хуже того, Переправщица не могла прийти за душой, увести на Темную дорогу, несчастные навеки оказывались пленниками гибельного места. После войны чародеи не покладая рук снимали иллюзии, разбивали оковы заклятий, но под корень извести все проклятые леса не смогли. Некоторые из них забрали так много жизней, что людская магия оказалась бессильна. Так и стояли прогалины с голыми угольно-черными деревьями: огромными, скрученными, словно невидимая сила выворачивала их наизнанку, разрывала стволы надвое. Ни дуновения, ни шороха. Мертвый, навеки застывший воздух. Напоминание о войне.
