Спасаясь от глупых мыслей, Ярина заползла под подушку, утыкаясь носом в постель. Сумасшедший запах разнотравья из кухни здесь превращался с мягкий, ненавязчивый. Здесь все еще царствовал зверобой, но к нему примешивался обволакивающий аромат душицы. Нежно благоухал липовый цвет, холодила мята.
Ярина в который раз порадовалась, что умеет различать тончайшее кружево запахов, среди которых она росла с детства.
Благоухание убаюкивало, колдун наверняка пытался спастись так от мучивших его головных болей. Не самое лучшее средство, если что-то серьезное, тут сборы с умом составлять надо, но додумать эту мысль она не успела. Сон пришел раньше.
Муторный он был, тяжелый. Ожерелье ведь осталось на шее и подбрасывало горькие образы, вспыхивали они еще ярче, чем прежде.
Снова плакала женщина. На черной, усеянной телами земле, проступали проплешины. Росли, ширились, наливались цветом, пока не засияла янтарем Пустошь. Исчез замок, исчезли мертвецы, остался только безжизненный лес, из которого выпили всю силу. Да тени, кружившие вокруг избушки. Они искали кого-то, потому что иначе их служба никогда не закончится. А они устали смертельно.
Казалось ей, стоит подойти ближе, и проступят сквозь тьму человеческие силуэты: изломанные, искореженные, измученные…
Рядом что-то грохнуло, разрывая череду видений. Ярина вскинулась, вглядываясь в ночную тьму. Показалось, или за окном правда мелькнуло чье-то белое лицо? Подойти бы, проверить, но стало вдруг так страшно, словно за окном не деревня, а стоит дом посреди Навьей Пущи. Резанула по глазам вспышка света над лесом и тут же погасла.
Снова чары? Сон как рукой сняло. Ярина рывком села, потирая глаза. Горницу все так же согревало рыжее пламя камина, за окном цвела ясная ночь. Напридумывала себе жути всякой спросонья!
Зябко поведя плечами, она сползла с кровати и подобралась к слюдяному оконцу.
Месяц шел на убыль, но света с лихвой хватало, чтобы осветить затаившуюся деревню. Серебристое сияние вычерняло избы, превращало их в мрачные, загадочные. Словно старое предание обрело жизнь. Казалось, вот-вот в этой звонкой тишине из теней выступят навьи и рука об руку с ночью заскользят по залитым луной дорожкам, выискивая поживу.
Сказки сказками, но от безмолвия заложило уши: исчезли скрипы рассохшихся бревен, собачий лай, голоса припозднившихся путников, даже шум леса. Словно навь и правда забрала все звуки.
Сердце бешено стучало. Ярина застыла, не зная, чего хочется больше – в страхе спрятаться на кровати или бежать на улицу. И тут снова полыхнуло.
Огромный клубок золотого огня то нырял между острыми шпилями деревьев, то взмывал вверх. Раз полыхнуло, другой, и снова темнота.
Ярина стояла, ни живая ни мертвая. Время шло, над лесом все стихло, но она по-прежнему боялась шевельнуться.
Вдруг за дверью раздался глухой удар, сменившийся болезненным стоном. И тишина рассыпалась, как порванная нитка бус.
Ярина сбросила пелену морока и поспешила на кухню. Колдун в одних штанах сидел на полу у лавки, держась за плечо и кусая губы. Даже в мягких янтарных отблесках трудно было не заметить, как он побледнел, глаза ввалились, а по лицу градом катился пот.
– Чего тебе? – хрипло выдохнул он.
– Я шум услышала.
– Тебя деликатности не учили? – Гор неуклюже попытался подняться, но выглядело это конвульсиями.
– Нет, – растерялась Ярина, не желая признаваться, что не поняла смысла слова. Иначе опять дурехой обзовет.
– Оно и вид…
Колдун собирался сказать что-то еще, но не успел, его снова скрутил кашель. Ярина метнулась к столу, где стоял кувшин. От спешки сбитень чуть не выплеснулся на руки, кое-как удалось удержать кружку.
– Вот! – она опустилась на колени рядом, пытаясь вложить питье ему в руку. – Вот, выпей!
Очередной приступ заставил мужчину согнуться пополам. В груди у него тяжело клокотало. Ярина положила ладонь на мокрое плечо, глянула вниз и обомлела.
Свет источала не лучина и не магический фонарь. С правой стороны в спине у колдуна переливался огромный, с кулак, кусок янтаря. Полированная гладь уходила внутрь тела, а по краям набухала страшная воспаленная рана.
Кружка выпала и разбилась, сбитень расплескался по полу. Колдун сипло выругался, Ярина заставила себя оторваться от раны и подняла голову. Взгляд у него был бешеный.
Весь страх, что довелось пережить до этого, показался глупостью. Вот она – опасность. Такой не помилует!
Ярина дернулась, отпрянула назад, успела вскочить, но в лодыжку впились ледяные пальцы. Колдун дернул ее на себя.
И тогда она закричала.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– Стой!
В следующий миг она рухнула навзничь под весом колдуна. Воздух вышибло из груди, словно изба сверху обвалилась. Ярина трепыхалась и кричала, не глядя молотила руками и ногами, даже когда жесткая ладонь зажала ей рот.
– Не ори!
Убьет! Или зачарует, немой навечно оставит.
Она глухо заверещала, стараясь укусить его за руку. Голову бы защитить, если ударить захочет…
По лбу больно стукнуло что-то твердое и горячее, лицо обожгло тяжелое дыхание. Ярина распахнула глаза (когда их только закрыть успела) и едва не утонула в расползающейся по всей радужке черноте зрачка. Колдун уперся лбом ей в лоб, сердито буравя взглядом. Еще один вопль застрял в горле, так его сдавил ужас.
– Тихо! – раздался едва слышный шепот. – Я уберу руку, а ты не будешь орать, хорошо? Кивни, если поняла.
А ведь смерть – это не самое страшное, что может случиться, когда на тебе лежит тяжеленный полуголый мужик. Ярина оцепенела, как заколдованная, не в силах шевельнуться. На глаза навернулись жгучие слезы, стоило моргнуть, и они побежали по щекам, обжигая кожу.
Колдун мучительно застонал и скатился с нее. Тяжесть исчезла, но ее тут же затрясло, словно ночь на леднике пролежала.
– Нет, нет, нет! Вот только не реви!
Ее вздернули вверх, постарались поднять, но пережитый кошмар не отпускал так легко.
Колдун усадил на лавку, укутал в одеяло – одна голова торчать осталась. Он уселся на пол, одним махом натянул на себя рубашку, только скривился, а Ярина все никак не могла успокоиться: забилась в угол, всхлипывая и размазывая слезы по лицу.
«Лучше б сразу убил, теперь мучить будет».
– Можно я пойду? – страдальчески спросил Гор через пару минут, когда всхлипы стали надрывнее. – А ты тут посидишь, порыдаешь о своей загубленной жизни. Или о чем ты там ревешь, могу хоть узнать?
