В городе есть одна главная улица и разветвленный лабиринт переулков. Сохранились фасад разрушенного венецианского дворца и выщербленный венецианский фонтан с каменными изваяниями львов и дельфинов. Имеется там и мечеть, частично сложенная из капителей и резных фрагментов других венецианских построек. С минарета сбили навершие и устроили в здании кинотеатр, в котором, по удивительному стечению обстоятельств, демонстрировался фильм «Под сенью гарема»
[46]. В лавках продавали главным образом оковалки желто-серого мяса, старые наручные часы турецкой работы, комические немецкие открытки и яркие узорчатые отрезы хлопчатобумажных тканей.
В компании своих попутчиков я отправился в музей, чтобы ознакомиться с варварскими обычаями минойской цивилизации.
В полной мере оценить достоинства минойской живописи невозможно, поскольку на огромной площади, доступной для осмотра, всего лишь несколько квадратных дюймов росписей относятся к периоду ранее последнего двадцатилетия, а их авторы при реконструкции обуздывали свой творческий пыл обращением к обложкам журнала «Вог».
Взяв напрокат автомобиль «форд», мы с гидом отправились в Кноссос, где перестраивает свой дворец сэр Артур Эванс
[47] (наш гид неизменно называл его «ваш английский лорд Эванс»). В настоящее время готовы лишь несколько комнат и галерей, а остальное представляет собой голый склон, израненный раскопками, но по чертежам, размещенным для нас на главной площадке, мы все же составили некоторое представление о сложности и размахе этого проекта. Если наш английский лорд Эванс когда-нибудь завершит хотя бы часть этого начинания, оно, по-моему, станет воплощением гнетущей безнравственности. Думаю, не одно только воображение вкупе с воспоминаниями о кровожадной мифологии способно превращать в нечто устрашающее и патологическое эти сведенные судорогой галереи и кривые проулки, эти колоннады из сходящих на перевернутый конус столбов, эти залы, а по сути – тупики, куда ведут не знающие солнца лестницы, этот приземистый куцый трон посреди лестничной площадки на пересечении всех дворцовых коридоров – не кресло законотворца и не лежанка для усталого воина: здесь, вероятно, стареющий деспот, съежившись на корточках, улавливал бегущие к нему по стенам галереи шепотов едва слышные провозвестия своего убийства.
Во время моего пребывания случился один занятный казус, который я обнаружил только через некоторое время. На экскурсию в Кноссос я взял с собой фотокамеру, но забыл ее в машине, когда мы пошли осматривать развалины дворца. Помню, вечером того же дня меня немного удивило, что счетчик кадров показывает неожиданно большее количество израсходованной пленки. Я отдал кассету на проявку в судовое фотоателье и с изумлением обнаружил снимки, определенно сделанные не мной; опознать удалось только наш экскурсионный «форд» и шофера, слишком уж прямо сидевшего за рулем. По всей вероятности, он сам и подбил на этот розыгрыш кого-то из своих приятелей, и мне подумалось, что это выдает симпатичные черты характера нашего водителя. Этот человек всяко не рассчитывал получить фото на память или хотя бы лицезреть наше удивление, когда раскроется его безобидная проделка. Мне приятно думать, что он пожелал скрепить наши дружеские отношения прочнее, нежели к тому располагала двухчасовая аренда его автомобиля; он захотел подчеркнуть свое индивидуальное существование вне зависимости от бесчисленных и обезличенных ассоциаций туриста. Я уверен: когда мы походя расплачивались с ним за оказанную услугу и возвращались на судно, водитель забавлялся мыслью об ожидавшем нас маленьком сюрпризе. Вероятно, чувства его были сродни тому удовлетворению, какое получают чудаковатые (и, к сожалению, редкие) благодетели, анонимно отправляющие банкноты совершенно незнакомым людям. Окажись его технические таланты под стать его добродушию, я бы поместил его фотопортрет в этой книге, но боюсь, даже лучший из тех снимков, что имеются в моем распоряжении, не упрочил бы его славу.
После ночи на рейде мы снялись с якоря в ранний час, чтобы при свете дня пройти мимо Циклад.
Мы миновали новый остров, недавно поднявшийся из морских глубин, – пока еще безжизненный холм вулканической лавы. Когда остались позади Никсос, Парос и Миконос, мы вышли в Эгейское море и взяли курс на север, к Дарданеллам, при спокойном море, на скорости в пятнадцать узлов.
– Неужели вы не видите квинквиремы
[48]? – спросила меня одна американка, когда мы с ней, облокотившись на леер, стояли бок о бок. – Из далекого Офира
[49], – добавила она, – с грузом слоновой кости, сандала, кедрового дерева и сладкого белого вина.
На другое утро мы проснулись уже в Геллеспонте, до полудня прошли залив Сувла и миновали полуостров Галлиполи. Море было бледно-зеленым и мутноватым от холодных вод, поступавших из Черного моря. Мраморное море встретило нас неприветливо – холодными ветрами и свинцовым небом, сквозь которое с трудом пробивались вспышки солнечного света.
На подходе к бухте Золотой Рог в воздухе стало темнеть. Над городом плыл низкий морской туман, который смешивался с дымом из печных труб. Купола и башни виднелись нечетко, но даже сквозь эту мглу открывалась необыкновенная панорама; занимавшееся над горизонтом солнце, прорвавшись сквозь тучи, эффектным жестом щедро выплеснуло золотой свет на минареты Святой Софии. Во всяком случае, мне приятно думать, что это был именно собор Святой Софии. Один из восхитительных моментов первого прибытия в Константинополь морским путем – это попытка распознать сей великий храм по репродукциям, на которых мы воспитывались. Один купол за другим открываются взору по мере нашего приближения к берегу, и от каждого захватывает дух. Потом, когда перед нами откроется вся неохватная панорама города, за наше узнавание будут соперничать два памятника архитектуры. Более внушительный – мечеть Ахмеда I. Ее отличительный признак, не имеющий аналогов, кроме Каабы в Мекке, – это шестерка минаретов. Но есть и более убедительный способ проявить свою осведомленность – сказать: «Вот (и указать куда-нибудь пальцем) Агья-София».
«Агья» – это слово всегда будет вашим козырем. Более заумный и снобистский вариант – «Айя-София», но бытует он в самых просвещенных кругах, где, по всей видимости, ничего объяснять не нужно; а в обиходе такая форма названия вызовет настороженность – в ней заподозрят банальную орфоэпическую ошибку.
На следующий день мы за неимением времени сразу поспешили на два часа в «Сераль», султанский дворец, ныне преобразованный в общедоступный музей; смотрителей набрали в основном из числа бывших монарших евнухов. Среди них был один карлик с забавно сморщенным бесполым личиком, одетый в непомерно длинное черное пальто, которое волочилось по полу и путалось у него в ногах – пару раз он едва не упал. Вопреки моим ожиданиям, среди евнухов не было ни одного рослого толстяка. В трудные времена перед окончательным установлением кемалистского режима
[50] обеспокоенные евнухи устроили массовую акцию протеста против отмены многоженства.
