После завтрака в отеле мы вышли на террасу, чтобы выкурить трубку в ожидании возвращения делегатов. Вскоре сидевшие на корточках солдаты вскочили по команде «смирно»; по склону спускались автомобили с дипломатами, неплохо подкрепившимися овсянкой, копченой сельдью, яичницей и шампанским. Мы вернулись в поезд и продолжили путь.
Вплоть до Хаваша, куда мы прибыли на закате, железнодорожная ветка милю за милей тянулась через однообразную, плоскую, пыльную местность, поросшую колючками и приземистыми, коричневатыми деревцами акации, мимо муравейников, пары хищных птиц, изредка – пересохшего русла или скопления камней, и так час за часом. В полдень нас накормили обедом из четырех мясных блюд, приготовленных по разным рецептам. А после мы прождали четыре часа, с шести до десяти вечера, пока механики экспериментировали с освещением поезда; у входа в каждый вагон сидел на корточках вооруженный охранник. В Хаваше есть несколько сараев, два-три бунгало, где проживают должностные лица железнодорожного ведомства, одна бетонная платформа и один заезжий дом. После ужина мы посидели во дворе на жестких, узких стульях, погуляли по платформе и побродили, спотыкаясь, меж бронированных спальных вагонов на запасных путях; ни населенного пункта, ни улицы поблизости не было, но находиться на открытом воздухе оказалось предпочтительнее – там меньше досаждали москиты; вагонные окна лихорадочно мигали огнями. Через некоторое время появилась группа растрепанных туземцев племени галла, которые устроили представление: двое плясали, а остальные окружили танцоров и завели мелодию, притопывая ногами и хлопая в ладоши: эта сцена без слов изображала охоту на льва. В какой-то момент охранники решили прогнать лицедеев, но в дело вмешался министр-египтянин, который вручил танцорам пригоршню долларов: те еще больше воодушевились и стали волчками кружиться в пыли; вид у них был самый что ни на есть свирепый, длинные волосы слиплись от масла и грязи, а на тощих черных телах болтались складки кожи и лоскуты мешковины.
В конце концов электропроводку починили, и мы продолжили путь. Хаваш лежит у подножия Абиссинского нагорья; подъем длился всю ночь напролет. То и дело пробуждаясь от беспокойного сна, мы ощущали, что воздух становится свежее, а температура падает, и к утру все уже кутались в пальто и коврики. Перед рассветом мы позавтракали в Моджо и возобновили свое путешествие с первыми лучами солнца. Пейзаж изменился до неузнаваемости: плоские заросли колючек и приземистой акации пропали, а их место заняли волнообразные холмы и синие вершины на горизонте. Куда ни глянь, возникали небольшие, но зажиточные фермы, скопления круглых, крытых соломой хижин, обнесенных высоким частоколом, стада великолепных горбатых коров на низинных пастбищах, пшеничные и кукурузные поля, где хозяева трудились семьями, караваны верблюдов, степенно бредущие по тропе вдоль рельсов с грузом фуража и топлива. Железная дорога по-прежнему шла вверх, и вскоре, между девятью и десятью часами, далеко впереди возникли эвкалиптовые рощи, окружающие Аддис-Абебу. Здесь, на станции под названием Акаки, мы вновь сделали остановку, чтобы делегаты могли побриться и переодеться в форму. Расторопная челядь только успевала приносить в купе дорожные несессеры и кованые сундуки из багажного вагона. Вскоре министр-голландец уже стоял у железнодорожного полотна в лихо заломленной шляпе и золотых галунах, министр-египтянин – в феске и эполетах, а высокопоставленные японцы – во фраках, белых жилетах и цилиндрах; потом все опять погрузись в вагоны для продолжения поездки. Наш состав, пыхтя, карабкался в гору по петляющим рельсам еще с полчаса и наконец прибыл в Аддис-Абебу.
На вокзале расстелили красную ковровую дорожку, а перед нею выстроились воинские соединения, но совсем не такие, как виденные нами прежде. Здесь стояли приземистые угольно-черные парни – уроженцы областей, сопредельных с Суданом. На них была форма цвета хаки, с иголочки, ладно скроенная; на медных начищенных кокардах и пуговицах поблескивал лев Иуды
[78]; как винтовки, так и штыки не уступали самым современным образцам. Рядом выстроился оркестр из горна и барабанов; над самым большим барабаном замер щуплый чернокожий барабанщик со скрещенными палочками. Если бы не обмотанные портянками босые ступни, эти ребята могли бы сойти за образцово-показательный отряд какого-нибудь частного военно-учебного заведения. Перед ними стоял офицер-европеец с обнаженной саблей. Это была рота личной охраны Тафари.
Когда поезд остановился, рота взяла на караул. Главный капельмейстер в синей атласной мантии сделал шаг вперед, чтобы поприветствовать делегатов, и грянула музыка. О пропуске трудных пассажей не могло быть и речи: каждый гимн исполняли старательно, от начала до конца, куплет за куплетом. По степени тягомотности решительную победу одержали поляки. Под занавес прозвучал гимн Эфиопии; в последующие десять дней мы слышали эту мелодию так часто, что даже мне она грезилась смутно знакомой.
И вот исчезла последняя делегация. От лица британской дипломатической миссии поезд встречали дочери министра. Они спросили меня, как решилось дело с моим ночлегом, и я ответил: насколько мне известно, никак. Последовала немая сцена. Они сказали, что город переполнен. Сейчас нет надежды найти хоть какой-нибудь номер. Возможно, поблизости от здания миссии найдется место для палатки, или же дирекция какой-нибудь гостиницы разрешит мне поставить палатку на заднем дворе. Мы сели в автомобиль и поехали вверх по склону – в город. На полпути перед нами возник «Отель де Франс». У входа стояла западного вида фигура в костюме для верховой езды: оказалось, это моя добрая знакомая Айрин Рейвенсдейл
[79]. Мы остановились поздороваться. Я забежал в вестибюль и спросил управляющего, не найдется ли, случаем, для меня свободного номера. Отчего же нет; конечно найдется. Комната не самая лучшая, во флигеле, что на заднем дворе, но, если я согласен, она моя за два фунта в сутки. Я ухватился за эту возможность, расписался в регистрационной книге и вернулся к Айрин. Автомобиль миссии уже уехал, а вместе с ним и мой багаж. Теперь улицу заполонили абиссинцы, приезжающие из деревень верхом на мулах; вокруг них семенили невольники, расчищая им путь и мешая прохожим. Так начались невероятные две недели «Алисы в Стране чудес».
Именно к «Алисе в Стране чудес» обращались мои мысли при попытках провести параллели с жизнью в Аддис-Абебе. Есть и другие точки отсчета: Израиль в эпоху Савла, Шотландия во времена шекспировского «Макбета», Блистательная Порта, какой она предстает в депешах конца восемнадцатого века, но только в «Алисе» можно прочувствовать характерный привкус гальванизированной и преобразованной реальности, где животные носят при себе карманные часы, венценосные особы расхаживают по крокетной лужайке рядом с главным палачом, а судебная тяжба заканчивается под трепет игральных карт. Как же уловить, как пересказать безумное очарование нынешних эфиопских дней?
