Некоторые весьма одобрительно относились к подобным высказываниям, и я предполагал, что они естественны в американской академической среде. Для меня эти сентеции компенсировались вполне здравыми изречениями, например: «Никогда не носите с собой бинокль: как только вдалеке появится объект, достойный вашего внимания, бинокль все равно придется отдать какой-нибудь разнесчастной даме». Но эти проявления здравого смысла лишь заслоняли тот мистицизм, который составлял основу его менталитета. От прикосновения к церковной утвари профессор вмиг проникался пиететом, импульсивным и зримым благочестием, что обещало наполнить нашу совместную развлекательную поездку новым смыслом.
Бутылочки эти, однако, причиняли мне адское неудобство. Они дребезжали на полу, превращая вполне сносную езду в сущее мучение. Не на что было даже поставить ноги, кроме как на эту неровную, ненадежную поверхность. Все время приходилось поджимать колени и терпеть судороги, не имея возможности размять затекшие конечности.
Монастырь Дебре-Лебанос расположен почти строго к северу от Аддис-Абебы. Первые пару миль от города по направлению к обители тянулась заметная дорога, проходящая прямо через вершину горы Энтото. Очень крутая и узкая, она была выложена шаткими, неутрамбованными камнями и булыжниками; на вершине стояли церквушка и дом священника, а прилегающие земли были испещрены глубокими оврагами и нагромождениями камней.
«Во что бы то ни стало, – решили мы, – туда нужно добраться при свете дня».
С вершины дорога спускалась в широкую равнину, которую орошали шесть-семь мелких речушек, бегущих меж высоких берегов под прямым углом к нашей дороге. Нам навстречу попадались идущие в город караваны мулов с грузом шкур. Профессор У. приветствовал их поклонами и благословениями, на что погонщики-горцы отвечали ему лишь пустыми взглядами или широкими, но недоверчивыми улыбками. Некоторые, более умудренные опытом, громогласно требовали: «Бакшиш!» Тогда профессор, сокрушенно качая головой, объяснял, что этот народ, к сожалению, уже отчасти развращен засильем иностранцев.
Равнину мы пересекли за два-три часа; ехали преимущественно не по дороге, а рядом, так как неровная поверхность оказалась удобнее наезженной колеи. Мы пересекли многочисленные высохшие русла рек и несколько ручьев. Над некоторыми из них были видны следы начатого строительства мостов – обычно груды камней и несколько бревен; в редких случаях под ними проходили водопропускные трубы. За обсуждением этих обстоятельств мы оценили удивительные способности нашего автомобиля. Он нырял капотом в крутой овраг, дрожал и слегка спотыкался, вздымая пыль и раскидывая камни; он ревел и буксовал, натыкался на препятствия и раскачивался, пока не начинался подъем; тогда он вдруг устремлялся вперед и упорно взбирался по противоположному склону, словно выпуская из шин цепкие когти. Зато там, где неровности были едва ощутимы, машина временами глохла. Профессор У. со вздохом распахивал дверь, и на подножку непременно выкатывалась пара бутылочек.
«Ah, ça n’a pas d’importance»
[92], – говорил шофер и толкал локтем боя, который спрыгивал на землю, подбирал и возвращал на место бутылки, а потом обходил авто и упирался плечом в багажник. Этого небольшого усилия оказывалось достаточно, чтобы машина сдвинулась с места: она продолжала подъем, переваливалась через гребень и, оказавшись на горизонтальной поверхности, набирала скорость, а бой догонял и запрыгивал в трясущееся на ухабах авто с победной улыбкой на своей смуглой рожице.
Примерно в одиннадцать часов мы остановились перекусить у последнего ручья. Бой взял маленькую чашечку и принялся заливать воду в радиатор. Я жевал бутерброды и пил пиво, которое частично расплескалось в дороге. Профессор оказался вегетарианцем; развернув серебряную обертку, он достал небольшой ломтик сыра и откусывал по крошечному кусочку, а потом аккуратно расправился с апельсином. Солнце палило нещадно, и профессор выдвинул теорию, которая тогда показалась мне – да и по сей день кажется – совершенно беспочвенной: чтобы не перегреться в тропиках, надо носить плотное шерстяное белье.
Оставив позади равнину, мы часа три ехали по зеленеющей холмистой местности. Никакой дороги здесь уже не было, и ориентирами порой служили только рубежные камни. Нам попадались стада, их пасли голые ребятишки. Вначале профессор вежливо приподнимал шляпу и кланялся, что повергало в панику юных пастушков; после того как трое или четверо с воем ужаса бросились врассыпную и скрылись из виду, профессор заметил, как отрадно встретить здесь людей, понимающих, какую угрозу представляет собой автотранспорт, а затем снова погрузился в раздумья – по-видимому, о целесообразности вручения бутылочки святой воды императору. Маршрут был непримечателен; его однообразие лишь изредка нарушалось скоплениями тукалов, окруженных высокими живыми изгородями из молочая. Стояла невыносимая жара, и спустя некоторое время, несмотря на бряканье бутылочек и скрюченную позу, меня сморила дремота. Очнулся я от остановки на вершине горы; нас окружала пустынная, неровная, волнистая местность, поросшая травой.
– Nous sommes perdus?
[93] – спросил профессор.
– Ça n’a pas d’importance
[94], – ответил шофер, зажигая сигарету.
Как голубя из Ноева ковчега, мы отправили боя сориентироваться в этой пустоте. Полчаса ждали его возвращения. Тем временем откуда ни возьмись появились три местные женщины, которые глядели на нас из-под соломенных зонтиков. Профессор снял шляпу и поклонился. Женщины, сбившись в кучку, захихикали. Любопытство вскоре победило робость, и они подошли ближе; одна дотронулась до радиатора и обожгла руку. Они попросили сигарет, но водитель в грубой форме отказал.
Наконец вернулся бой и объяснил, куда ехать. Свернув под прямым углом, мы продолжили путь; и профессор, и я вновь задремали.
За то время, что я спал, местность изменилась до неузнаваемости. Примерно в полумиле от нас, наискосок от линии нашего пути, земля внезапно обрывалась: там был огромный каньон, круто уходивший вниз ярусами голых скал, испещренных полосками и пятнами древесной растительности. Внизу, между зеленеющими берегами, протекала река, питавшая Голубой Нил; к этому времени года она почти полностью пересохла, за исключением нескольких сверкающих на солнце струек, которые сходились и расходились тонкими лучами на песчаном дне. В двух третях пути вниз по склону, за кронами деревьев, цеплявшихся за полукруглый земляной выступ, просматривались купола Дебре-Лебанос. Вниз по крутому склону тянулась растрескавшаяся дорога, и нам больше некуда было деваться, кроме как в ее сторону. Спуск выглядел смертельно опасным, но наш водитель-армянин, не дрогнув, доблестно ринулся вниз.
Временами автомобиль кренился на узкой дороге, по одну сторону которой возвышались скалы, а по другую разверзалась пропасть; временами мы с осторожностью продвигались по широким выступам между огромными валунами, а в теснинах задевали скалу и слышали скрежет. Вскоре мы достигли такого узкого места, которое даже наш водитель признал непроезжим. Протиснувшись вдоль подножек, мы вылезли из машины, чтобы продолжить путь на своих двоих. Профессор У. явно проникся святостью места.
