У нас была остановка в Дар-эс-Саламе. Разыскав представительство Бельгийского Конго, я изложил его сотруднику идею о возвращении в Европу через западное побережье. Тот сочувственно воспринял мой план и рассказал о еженедельном воздушном сообщении между Альбервилем и Бомой; стоимость перелета была ничтожно мала, а выгода от такого маршрута чрезвычайно велика. Бельгиец показал мне расписание рейсов двухлетней давности. Новое еще не доставили, но, по заверениям сотрудника, я мог не сомневаться, что любые поправки будут изменениями к лучшему. И я купился.
В последний день года мы прибыли в Момбасу, где все мое свободное время ушло на общение с иммиграционной службой.
Но мое дурное настроение постепенно развеивалось по мере того, как наш поезд, сходя время от времени с рельсов (если быть точным, на пути из Момбасы в Найроби это повторилось трижды), поднимался со стороны побережья в горы. Тем же вечером в вагоне-ресторане я разговорился с молодой леди, которая ехала готовиться к собственной свадьбе. В своем рассказе она сетовала, что за время двухлетней службы в Скотленд-Ярде ее мышление огрубело, однако потом, работая в одном из банков Дар-эс-Салама, она смогла восстановить и даже облагородить утраченное. Предстоящее замужество и переезд радовали мою собеседницу, поскольку в Дар-эс-Саламе днем с огнем не найти свежего масла.
Ночью я проснулся с желанием укутаться в одеяло. За истекшие недели я успел забыть, каково это – не обливаться потом. Наутро сменил белый китель на серый пиджак из тонкой шерстяной фланели. В Найроби поезд прибыл незадолго до обеда. На такси я добрался до клубного отеля «Мутгейга». Свободных номеров не оказалось, но секретарь знал о моем приезде и закрепил за мной статус временного члена клуба. В баре я увидел знакомых: с одними повстречался на борту «Эксплоратёр Грандидье», с другими знался в Лондоне. Розовый джин тек рекой. Кто-то сказал:
– Только не подумайте, что в Кении всегда так.
Слово за слово меня втянули в обеденную компанию. После обеда мы отправились на скачки. Один из попутчиков протянул мне жетон из плотного картона, который следовало закрепить в петлице; другой, по имени Раймон
[118], представил меня букмекеру и разъяснил, на каких лошадей нужно ставить. Ни одна из них не пришла первой. Когда я предложил букмекеру некую сумму, он, зловеще понизив голос, произнес:
– Друг мистера де Траффорда – мой друг. Сочтемся позже.
Кто-то третий отвел меня в шатер, где подавали шампанское. Когда я хотел было в свой черед расплатиться за всю компанию, бармен протянул мне на подпись клочок бумаги и предложил сигару.
Вернувшись в «Мутгейгу», мы позволили себе еще шампанского – на сей раз из серебряного кубка, только что выигранного кем-то из присутствующих.
И опять я услышал:
– Только не подумайте, что в Кении всегда так.
Моим вниманием завладел один молодой человек в сомбреро с отделкой из змеиной кожи. Он оставил игру в кости, где только что просадил двадцать пять фунтов, и предложил мне отправиться с ним на званый ужин в отеле «Торрс». Мы с Раймоном пошли переодеваться.
По дороге снова заглянули в бар, чтобы выпить по коктейлю. Охранник в оранжевой рубашке поинтересовался, нет ли у нас намерения затеять драку. Мы оба ответили, что есть. Тогда он посоветовал:
– Лучше выпейте.
В тот вечер состоялся большой прием, под который отвели половину танцевального зала в «Торрсе». Молодая леди, сидевшая рядом со мной, сказала:
– Только не подумайте, что в Кении всегда так.
Спустя некоторое время мы снова вернулись в «Мутгейгу».
Там я встретил очаровательную американку по имени Кики
[119], с которой уже был знаком. Она недавно проснулась. И сказала:
– Вам понравится Кения. Здесь всегда так.
Утром я очнулся в необыкновенно комфортабельном номере; бой-туземец, который принес мне апельсиновый сок, сообщил, что я нахожусь в «Торрсе».
У меня напрочь вылетели из головы и Момбаса, и сотрудники иммиграционной службы.
По окончании недели скачек мы с Раймоном покинули Найроби и направились через Рифтовую долину к озеру Найваша. Дорога, одна из лучших в стране, оказалась скверной: краснозем, изрезанный глубокими колеями. В пути мы встречаем поселенцев, возвращающихся в свои угодья; все одеты в яркие рубашки и широкополые фетровые шляпы; разъезжают на грузовичках; в кузовах разнообразный инвентарь, купленный в столице; встречаем представителей народности кикуйю: женщины идут с тяжелой поклажей, закрепленной на спине при помощи налобной лямки; у них рассеченные и раскрашенные ушные раковины, платья из кожи медного цвета; мужчины же стремятся выглядеть по-европейски: один поживился выброшенными кем-то шортами цвета хаки, другой – отслужившей свое шляпой. Когда мы проезжаем мимо, кикуйю, улыбаясь, неловко салютуют и приветствуют нас словами «джамбо бвана»
[120] – примерно как британские малыши, которые до сих пор машут поездам своими носовыми платочками.
Пейзажи здесь великолепны: в Абиссинии я ничего подобного не видел; повсюду, насколько хватало глаз, вздымаются гребни гор. В Англии красивым считается такой пейзаж, где церковный шпиль виден за шесть полей, тогда как здесь выражение «бескрайние открытые просторы», навязшее в зубах из-за журнальных романов с продолжением в духе Франкау
[121], обретает свой изначальный смысл. Яркий солнечный свет, лучи которого совершенно отчетливы и непрерывны в своем падении; солнечный свет яснее света дневного, солнечный свет с оттенком лунного, чья прохлада кажется здесь такой неуместной. В Европе солнечный свет – янтарный; в Африке – алмазный. Воздух дышит свежестью: готовая реклама зубной пасты.
Поселиться мы собираемся у Кики. Ей принадлежит одноэтажный, совершенно роскошный особняк на берегу озера. В свое время она приехала в Кению на несколько рождественских дней. Некто спросил, почему бы ей не задержаться подольше. Она объяснила, что здесь ей, в общем-то, некуда деваться. Тогда имярек сделал ей подарок на Рождество: полосу озерного берега длиной в две, если не три мили. С той поры она бывает здесь более или менее регулярно. У нее имеется муж, который отстреливает практически любых животных; имеется бильярдная, чтобы развешивать по стенам их головы. Помимо двоих детей, имеется также обезьянка, которая спит у нее на подушке.
