Прибытие в Букаму планировалось на воскресенье (8 февраля). Поезд на Порт-Франкви отправлялся только вечером во вторник. Как правило, до вторника пассажиры оставались на борту – для них это было относительно удобно, да и прибыльно для судоходной компании. Воспользоваться этой возможностью мне помешала яростная и бессмысленная стычка с капитаном, которая вспыхнула на ровном месте в последней вечер нашего рейса.
Погруженный в абиссинские дела, я сидел у себя в каюте; ни с того ни с сего ко мне заглянул капитан и, выпучив глаза, сбивчиво потребовал предъявить документы на мой мотоциклет. Я ответил, что никакого мотоциклета с собой не везу.
– Что, мотоциклета нет?
– Именно так: мотоциклета нет.
Покачав головой и пощелкав языком, он убрался. Я продолжил писать.
Через полчаса он вернулся в сопровождении одного из англоговорящих пассажиров.
– Капитан просил вам передать, что он должен проверить документы на ваш мотоциклет.
– Но я уже сказал капитану, что мотоциклета у меня нет.
– Вы не понимаете. На мотоциклет необходимо иметь документы.
– Да нет у меня мотоциклета.
Меня вновь оставили в покое.
Капитан вернулся через десять минут.
– Будьте любезны предъявить ваш мотоциклет.
– У меня нет мотоциклета.
– В моем списке отмечено, что у вас есть мотоциклет. Будьте любезны предъявить его мне.
– Мотоциклета у меня нет.
– А в моем списке он есть.
– Ну извините. Мотоциклета у меня нет.
И вновь капитан ушел; затем вновь появился – теперь уже, вне всякого сомнения, в полном бешенстве.
– Мотоциклет… мотоциклет! Я должен видеть мотоциклет.
– Мотоциклета у меня нет.
Не стану притворяться, будто я сохранял хладнокровие. Меня тоже охватила ярость. Как-никак мы находились в самом сердце тропиков, где, как известно, страсти накаляются.
– Ладно, тогда я обыщу ваш багаж. Ведите.
– Весь багаж у меня здесь, в каюте. Два чемодана под койкой, один саквояж – на багажной полке.
– Показывайте.
– Ищите сами.
Как я уже сказал, недостойная, мальчишеская перепалка.
– Я – капитан этого парохода. Не ждите, что я буду ворочать ваш багаж.
– А я – пассажир. Думаете, я сам буду этим заниматься?
Подскочив к двери, он взревел, призывая на подмогу кого-нибудь из подчиненных. Никто не пришел. Трясущейся рукой я попытался взяться за перо. Он опять взревел. И опять. В конце концов приплелся сонный юнга.
– Вытаскивай из-под койки вон те чемоданы.
Я сделал вид, что пишу. Мне в затылок пыхтел капитан (каюта была крошечная).
– Ну как, – осведомился я, – нашелся мотоциклет?
– Это мое дело, сэр, – ответил капитан.
И вышел. Я счел, что инцидент исчерпан. Но через полчаса капитан вернулся.
– Собирайся. Немедленно собирайся.
– Но я остаюсь на пароходе до вторника.
– Убирайся сейчас же. Я капитан. Такой, как ты, не останется здесь даже на час.
Так и получилось, что я, вышвырнутый на пристань в Букаме, оказался в пиковой ситуации, с перспективой двухдневного ожидания поезда. Это унизительное положение усугубил адвентист седьмого дня, который подошел мне посочувствовать.
– Если не понимаешь языка, – изрек он, – не следует препираться.
***
Мне думалось, в Кабало я прикоснулся к самому дну, однако Букама оказалась еще того хлеще. Речные берега здесь соединяет железный мост, ведущий от европейского квартала к заброшенным хижинам туземных чернорабочих-мостостроителей. У воды стоят два разрушенных бунгало и заросший бурьяном общедоступный гостевой дом, заменой которому стал «Принц Леопольд»; номинально гостевой дом еще действует, и, надумай я ждать поезда на Порт-Франкви, именно там мне предстояло остановиться. Гостевой дом не меблирован и заражен спирилловым клещом. В отдалении от причала беспорядочно разбросаны хижины, в которых разместились билетные кассы и товарные управления Катангской железной дороги. Вверх по склону, к двум бесхозным конторам, греческому бару и сельскому магазину, ведет шоссе. На вершине пригорка – местная администрация: флагшток, бунгало официального дипломатического представителя и маленькая больница, у которой сидела на корточках группа понурых перебинтованных пациентов. Мимо прошаркал взвод туземных солдат. Стояла ужасающая влажная жара, куда хуже, чем на Занзибаре. С заходом солнца появлялись тучи беззвучных малярийных комаров. Я сидел в греческом баре; с меня ручьями лил пот и, как вода, стекал на пол; владелец знал лишь пару слов по-французски. С помощью этой пары слов он порекомендовал мне бежать из Букамы со всех ног, пока я не подцепил лихорадку. Сам он был пепельно-бледен и дрожал от озноба после недавнего приступа. В тот вечер ожидался поезд на Элизабетвиль. Я решил, что надо ехать.
Ждали мы долго, поскольку никто не мог сообщить время прибытия состава. Вокзал был погружен в темноту, за исключением одного окошка, где продавал билеты кассир с окладистой бородой. На земле тесными компаниями сидели туземцы. У одних были с собой фонари, другие разводили дровяные костерки, чтобы приготовить пищу. Из толпы доносился непрерывный барабанный бой, столь же трудноопределимый по месту, как стрекот кузнечика; время от времени раздавалось тихое пение. В двадцать два часа поезд прибыл. В вагоне висели тучи комаров; сеток не было; окна не открывались; лавки оказались жесткими и невероятно узкими. Двое греков всю ночь напролет уминали апельсины. В таких условиях я добирался до Элизабетвиля.
Там я окончательно и бесповоротно убедился, что на воздушное сообщение рассчитывать не стоит. «Недавно открытая» железная дорога на Лобита-Бэй опять закрылась. Движение по ней было возможно только в сухой сезон, когда незаконченный участок на бельгийском конце линии компенсировался моторным транспортом. Как ни парадоксально, самое быстрое сообщение с Европой требовало сделать крюк в сотни миль, через две Родезии и Южно-Африканский Союз. В Кейптауне меня ждал скоростной пакетбот до Саутгемптона.
Не так-то просто было доходчиво объяснить сотруднику иммиграционной службы, у которого мне требовалось получить разрешение на выезд из Конго, почему я существенно отклонился от маршрута, указанного в моем свидетельстве о въезде в страну. Но в конце концов он проникся моими затруднениями и не стал чинить препятствий. А пока суд да дело, я работал и отдыхал, наслаждаясь комфортом и покоем Элизабетвиля.
Шестидневная поездка по железной дороге. В Булавайо я приобрел роман, озаглавленный «Перекличка культур»: в нем главный злодей обезображивал лица своих жертв «соком тропического кактуса»; в Мафекинге приобрел персики; было дело – наше окно затуманили брызги водопада Виктория; было дело – все вокруг покрылось густой пылью великой пустыни Карру; было дело – мы наблюдали целую толпу головорезов, отпущенных из родезийских медных рудников: выяснилось, что у двоих нет паспортов, и полицейские с голыми коленками, задавшись целью найти тех отщепенцев, один из которых украл девять шиллингов у молодого проводника-полукровки, бегали по вагонам и заглядывали под сиденья. В Булавайо мы сделали пересадку и увидели, что в вагоне-ресторане официантами работают белые; после долгих скитаний нам уже казалось странным и даже в какой-то степени малоприличным, что белые люди обслуживают друг друга.
