– Я никогда в этом не сомневался, – легко согласился с ней Девон.
Кэтлин было неловко, происходящее противоречило ее скромности, ошеломляло, и она спрашивала себя, как дошла до того, что оказалась в карете, полуголая, с мужчиной, в период траура. В карете было холодно, но от теплых рук и рта Девона по всему ее телу бежали мурашки. Он обхватил ладонями ее бедра, но не раздвинул силой, а легонько сжал напряженные мышцы. И это оказалось так приятно, что Кэтлин в отчаянии застонала. Поддерживая ее одной рукой, другой он пробрался к пушистому холмику и стал нежно мять плоть. Где-то в глубине ее живота что-то приятно затрепетало, и от его дразнящей ласки ноги сами раздвинулись. И она пропала, забыла обо всем, потеряла способность думать: все ее ощущения сосредоточились на его поцелуях. Его губы проложили дорожки по внутренним поверхностям бедер, где кожа была тонкой и очень чувствительной, достигли холмика и сменили руку, переместившуюся к ягодицам. Его язык скользнул внутрь и, почти достигнув нежного бугорка, остановился. Кэтлин тяжело дышала, ее пальцы лихорадочно перебирали волосы: казалось, она сама не понимает, чего хочет: оттолкнуть его или притянуть ближе. Он не стал ждать, пока она разберется, и принялся медленно исследовать ее, но не доходил до того местечка, которое больше всего жаждало его прикосновения. Сквозь темноту до нее донесся искушающий шепот:
– Хочешь, чтобы я поцеловал тебя там?
– Нет… – издала она полувсхлип-полувздох и через полсекунды выдавила: – Да.
Он тихо засмеялся и уточнил:
– Так все-таки нет или да?
– Да. Да.
Не очень-то приятно обнаружить, что твоя моральная стойкость не тверже мокрой картонки.
– Покажи мне где, – прошептал он.
Задыхаясь от мучительного возбуждения, она заставила себя опустить руку вниз и коснуться пальцем крошечного бугорка. Он медленно, нежно накрыл его губами и поласкал языком. Ее руки безвольно упали, потом судорожно схватились за бархатные подушки, пальцы впились в обивку. Его язык обвел пульсирующий бугорок раз, другой… Трепеща и почти теряя сознание, она протяжно застонала.
– Скажи, что хочешь меня, – щекоча ее дыханием, потребовал Девон.
– Хочу… тебя! – прохрипела Кэтлин.
Его язык ускорил движение, дразня и доведя до исступления.
– А теперь скажи, что ты моя.
Кэтлин была так охвачена желанием, что сказала бы почти что угодно, но, услышав перемену в его тоне: в нем появились собственнические нотки, – поняла, что он больше не играет. Не дождавшись от нее ответа, он ввел в ее лоно палец, потом еще один и медленно провел ими вдоль чувствительных лепестков плоти. Ощущения оказались ошеломляющими. Кэтлин чувствовала, как пульсируют ее внутренние мышцы, словно жаждут ощутить его пальцы еще глубже. Он тем временем нащупал ее бугорок и так надавил на него, что ее колени сами собой подогнулись и она рухнула на подушки.
Ощущение было таким острым, что она едва не потеряла сознание.
– Скажи это! – опять потребовал Девон.
– Я… твоя… – задыхаясь, вымолвила Кэтлин. Ее бедра выгнулись ему навстречу, умоляя коснуться этого местечка, и когда он сделал это, резко дернулась и хрипло простонала: – О да, здесь, здесь…
Она почувствовала прикосновение его раскрытых губ, которые посасывали, дразнили. Он подсунул свободную руку ей под ягодицы и стал направлять ее, качая бедра навстречу своему рту. Каждый раз, когда ее бедра опускались, его язык скользил вверх, касаясь кончиком крошечной жемчужинки, снова и снова. Кэтлин словно со стороны слышала свои вздохи, похожие на всхлипы, со стоном что-то бормотала, но больше ничего не контролировала: у нее не осталось ни мыслей, ни воли, только желание, все нараставшее и нараставшее, пока не разрешилось мощными спазмами. Издав грудной крик, она дернулась в его руках, невольно сжав плечи бедрами.
Когда последние долгие, неконтролируемые волны дрожи угасли, Кэтлин упала на бархатную подушку сиденья, словно отброшенная кем-то тряпичная кукла. Девон по-прежнему ласкал ее там, внизу, постепенно превращая наслаждение в расслабленность. У нее хватило сил лишь на то, чтобы протянуть руку к его голове и погладить по волосам.
«Пожалуй, ради этого не жалко и в ад», – подумала Кэтлин, и только услышав его хихиканье, поняла, что пробормотала эти слова вслух.
Хелен подходила к гостиной на втором этаже, когда до нее донеслись гортанные звуки, заставившие замедлить шаг. За последнюю неделю звуки валлийских ругательств стали для нее вполне привычными – мистер Уинтерборн сражался с ограничениями, которые на него накладывали ранения и тяжелая гипсовая повязка на ноге. Хоть он и никогда не кричал, было в его голосе что-то такое, из-за чего он разносился едва ли не по всему дому, как звук бронзового колокола. На ее вкус, у него был приятный тембр, акцент с певучими гласными, раскатистым «р» и мягкими бархатными согласными.
Уинтерборн, казалось, наполнял своим присутствием весь дом, и не важно, что он все еще не покидал пределы комнаты на втором этаже. Будучи человеком энергичным, он злился на любые ограничения и быстро начинал скучать. Он жаждал деятельности, терпеть не мог тишину и даже настоял, чтобы плотники и водопроводчики не останавливали работы, хотя Рейвенел запретил им шуметь в часы отдыха.
Пока что он постоянно гонял своего камердинера туда-сюда с разными поручениями, и это могло бы дать повод для беспокойства, но Квинси на новой должности личного слуги Уинтерборна, казалось, расцвел. Когда он рассказал Хелен о своем новом статусе: на пути в деревню с какими-то телеграммами от Уинтерборна, – та сначала удивилась, а потом воскликнула:
– Я за вас очень рада, хотя, признаться, не представляю Эверсби без вас.
– Да, миледи.
Пожилой камердинер посмотрел на девушку с такой теплотой и нежностью, которую он никогда бы не выразил словами. Будучи дисциплинированным и сдержанным, с Хелен и близняшками Квинси обращался с неизменной добротой, мог прервать свою работу, чтобы заняться поисками пропавшей куклы или обернуть носовым платком поцарапанный детский локоть. Глубоко в душе Хелен сознавала, что из всех троих именно она – любимица Квинси, возможно потому, что их характеры были чем-то похожи: оба любили, чтобы все было тихо, мирно, спокойно и на своих местах.
Их молчаливый союз еще более укрепили совместные переживания – они вместе ухаживали за отцом Хелен в его последние дни, после того как он слег, проведя целый день на охоте в холодную сырую погоду. Симс и миссис Черч сделали все, что могли, чтобы облегчить страдания графа, однако именно Хелен и Квинси по очереди сидели у его постели. Никого другого не было, близняшкам не разрешили заходить в комнату отца из опасения, что болезнь графа может быть заразной, а Тео не успел приехать из Лондона, чтобы попрощаться.
Узнав, что Квинси уезжает из Эверсби, Хелен постаралась порадоваться за него, что было весьма непросто.
– Как думаете, вам понравится жить в Лондоне?
