Ранние лагеря принудительных работ представляются нам сейчас какой-то неосязаемостью. Люди, которые в них сидели, как будто ничего никому не рассказали — свидетельств нет. Художественная литература, мемуары, говоря о военном коммунизме, упоминают расстрелы и тюрьмы, но ничего не пишут о лагерях. Нигде даже между строчками, нигде за текстом они не подразумеваются. Где были эти лагеря? Как назывались?… Как выглядели?…
Инструкция от 23 июля 1918 имела тот решительный (всеми юристами отмечаемый) недостаток, что в ней ничего не было сказано о классовой дифференциации заключённых, то есть, что одних заключённых надо содержать лучше, а других хуже. Но в ней был расписан порядок труда — и только поэтому мы можем кое-что себе представить. Рабочий день был установлен — 8 часов. Сгоряча, по новинке, решено было за всякий труд заключённых, кроме хозработ по лагерю, платить… (чудовищно, перо не может вывести)… 100 % по расценкам соответствующих профсоюзов. (По конституции заставляли работать, но и платили ж по конституции, ничего не скажешь.) Правда, из заработка вычиталась стоимость содержания лагеря и охраны. Для «добросовестных» была льгота: жить на частной квартире, а в лагерь являться лишь на работу. За "особое трудолюбие" обещалось досрочное освобождение. А в общем, подробных указаний о режиме не было, в каждом лагере было по-своему. "В период строительства новой власти и принимая во внимание сильное переполнение мест заключения (курсив наш. — А. С.), нельзя было думать о режиме, когда всё внимание было направлено на разгрузку тюрем".
[19]
Прочтёшь такое — как вавилонскую клинопись. Сколько сразу вопросов: что делалось в тех бедных тюрьмах? "Наши тюремные порядки безобразны… Самое краткосрочное заключение превращается в мучение".
[20]
И от каких же социальных причин такое переполнение? И понимать ли «разгрузку» как расстрелы, или как рассылку по лагерям? И что значит — нельзя было думать о режиме? — значит, Наркомюст не имел времени охранить заключённого от произвола местного начальника лагеря, только так можно понять? Инструкции о режиме не было, и в годы революционного правосознания каждый самодур мог делать с заключённым что хотел??
Из скромной статистики (всё из того же сборника "От тюрем…") узнаём: работы в лагерях были в основном чёрные. В 1919 только 2,5 % заключённых работали в кустарных мастерских, в 1920 — 10 %. Известно также, что в конце 1918 Центральный Карательный Отдел (а названьице-то! по коже пробирает) хлопотал о создании земледельческих колоний. Известно, что в Москве было создано из заключённых несколько «ударных» бригад по ремонту водопровода, отопления и канализации в национализированных зданиях Москвы. (И эти, очевидно бесконвойные, арестанты бродили с гаечными ключами, паяльниками и трубами по Москве, по коридорам учреждений, по квартирам тогдашних больших людей, вызванные по телефону их жёнами для ремонта, — а вот же не попали ни в одни мемуары, ни в одну пьесу, ни в один фильм.) А если таких специалистов в заключении не оказывалось? Можно предположить, что их подсаживали.
Дальнейшие сведения о тюремно-лагерной системе, какой она была в 1922 году, нам даёт счастливо сохранившийся отчёт X Съезду Советов начальника всех мест заключения РСФСР товарища Е. Ширвиндта.
[21]
В этом году впервые были объединены все места заключения наркомюста и НКВД (кроме специальных мест заключения ГПУ) — в единый ГУМЗак (Главное Управление Мест Заключения) и переданы под крыло товарища Дзержинского. (Имея под другим крылом места заключения ГПУ, он с ненасытностью хотел возглавить и эти все.) ГУМЗак объединил 330 мест заключения с общим числом лишённых свободы — 80–81 тысяча, — подросло сравнительно с 1920 годом, "в нынешнем году констатируется постоянный рост населения мест заключения". Но из этой же брошюры узнаём (стр. 40), что вместе с ГПУ никогда не было заключённых меньше 150 тысяч, а порой доходило до 195 тысяч. "Население мест заключения становится всё более устойчивым" (стр. 10), "процент числящихся за ревтрибуналами не только не падает, но проявляет определённую тенденцию к росту" (стр. 13). А в местах недавних народных волнений — в центрально-чернозёмных губерниях, в Сибири, на Дону и Северном Кавказе, число подследственных составляет 41–43 % от всех заключённых, что свидетельствует о хорошей перспективе роста лагерей.
В систему ГУМЗака в 1922 году входят: исправительно-трудовые дома (сиречь — срочные тюрьмы), дома предварительного заключения (сиречь — следственные), пересыльные, карантинные, изоляционные тюрьмы (Орловская "не в состоянии вместить всех трудноисправимых", и возобновлены «Кресты», так славно распахнутые в феврале 1917), сельскохозяйственные колонии (с корчёвкой кустарников и пней, вручную), трудовые дома для несовершеннолетних и — концентрационные лагеря. Развитое же пенитенциарное дело! В тюрьмах "на каждые 5 мест приходится с лишком 6 человек, причём имеется много таких домов, где на одно место приходится 3 и более человек" (стр. 8).
Узнаём о зданиях (тюремных и лагерных): пришли в такой упадок, что не удовлетворяют даже основным санитарным требованиям, "в такую негодность, что… целые корпуса и даже целые исправдома пришлось закрыть" (стр. 17). О питании. "В 1921 места заключения были в тяжёлом положении: на заключённых не было достаточного количества пайков." С 1922 из-за перехода на местные бюджеты "материальное положение мест заключения надо считать почти катастрофическим" (стр. 2), местные губисполкомы даже отказывают в полной выдаче пайка заключённым. В начале года на 150–195 тысяч заключённых Госплан отпустил 100 тысяч пайков, нормы питания сокращались, некоторые продукты не выдавались совсем (три четверти заключённых получали менее 1500 калорий), а с 1 декабря 1922 все места заключения, кроме 15, имеющих общегосударственное значение, вовсе сняты с пайкового довольствия. "Заключённые голодают" (стр. 41).
Государство хотело, хотело иметь Архипелаг, только нечем было его кормить!
Расценки за работы — уже сниженные. "Снабжение вещевым довольствием было крайне неудовлетворительно… Надо ожидать, что оно примет катастрофический характер" (стр. 42). "Недостаток топлива испытывается почти повсеместно." Смертность за октябрь 1922 составила по ГУМЗаку не менее 1 %. Это значит, за зиму предстояло потерять больше 6 % — а то и 10 %?
Не могло это не отразиться и на охране. "Большинство надзора буквально бежит со службы, а некоторые спекулируют и входят в сделки с заключёнными" (стр. 43) — и сколькие же их ещё обворовывают! "Сильный рост должностных преступлений среди сотрудников, толкаемых на то голодом." Многие перешли на лучше оплачиваемую работу. "Имеются исправдома, где остались только начальник и один надзиратель" (можно представить, какой негодящий), — и "приходится к обязанностям надзора привлечь самих заключённых из числа образцовых".
