Лозинский видел, какой настороженной стала Ману. Несомненно, дело в нем самом — и в том гнетущем видении, что показал ей мужчина менее двух часов назад. Также не приходилось сомневаться, что увиденное поразило ее до глубины души. Рассказывать ей о работе в ОМВО?.. Ни в коем случае. Но какие-то объяснения дать нужно. Желательно в убедительной и не пугающей форме.
— Понимаешь, — издалека начал профессор, — сам я точно не являюсь колдуном. Вот разве что предок мой мог им быть — но это по итогам народной молвы и исторических баек. Алла справедливо заметила: я не практикую и ко всяким практикам подобного рода отношусь отрицательно. Я не верю в белую магию, как и в обезличенную магию — тоже. Я вижу то, что ее сопровождает и часто — ее источник. Я не родился с этой способностью. Я ее приобрел.
Антон был хорошим преподавателем. Он умел в нескольких выражениях донести до студентов информацию и ее смысловую и эмоциональную нагрузку, на что некоторые его коллеги умудрялись тратить половину лекции, дословно пересказывая какой-нибудь учебник. Вот и сейчас Антон выстроил несколько коротких доходчивых выражений: о том, как его жизнь изменилась после звонка и о том, что звонят многим (если не всем), но не все отвечают. И о том, что ответственность за зло, совершенное предками, может обрастать «процентами» с каждым новым поколением — и звонок (или любой другой способ информирования о долге — актуален для потомков). И о том, что с некоторых пор он видит мир несколько иначе, чем другие люди. Смуглая женщина слушала его крайне внимательно. И выводы делала верные, причем слишком быстро.
— Часто ты показывал кому-то то, что я видела?..
— Когда как. — Антон тоже отвечал быстро. — И не только это, но и другие явления. Когда было нужно.
— Ты сам узнал о моем прошлом, или тебе помогли?
— Помогли.
— Какова вероятность того, что ты солгал на выставке, утверждая, что там нет владельца монеты?
— Высокая. И не спрашивай, насколько, я пока не скажу.
В черных глазах опять зажегся крохотный, но довольно зловещий огонек ярости.
— Я звоню Алле. — Отрывисто сказала метиска, откладывая в сторону меню, которое крутила в руках уже минут десять, заставляя официанта подходить к столу и удаляться обратно в глубину зала. — Моя договоренность с ней превыше всего, а это…
— Это пока лишнее. — Резко прервал ее Лозинский, ни в малейшей степени не боясь показаться грубым. — Меня послушай теперь. Я взялся за это дело и буду искать пути помощи Алле — и тебе, но не так, как ты хочешь. Для начала мне нужно посетить одно место — бывшее старообрядческое село на Урале. Тебе лучше полететь со мной — для этого я воспользовался данными твоего паспорта и уже заказал два билета на завтрашний рейс. Можешь ругаться и называть меня воришкой сколько угодно. Я не знаю, откровенна ли Алла, потому что многие моменты во всей этой истории меня смущают!
— Какие моменты?! — взвилась ошеломленная Ману, которую, похоже, добило известие о паспорте.
— Кто-то третий в вашей… женской кассе взаимопомощи!
Мексиканка остыла так же мгновенно, как вспыхнула секундой ранее. Она замолчала, а затем сделала-таки заказ в виде порции острых куриных окорочков с апельсиновым соусом и… стопки текилы.
«Молодец!» — мысленно крякнул профессор с полным одобрением действий. Женщина быстро приходит в себя, этого не отнять. И все-таки что-то не сходится. Поведенческий диссонанс, так сказать. Как будто выполняет какую-то программу. У нее остались силы жить после всего случившегося, она держит тело в безукоризненной физической форме, следит за собой, читает молитвы за близких. Но при этом одержима местью невинным — не только тем гадам, которые заказали и оплатили преступление, нет! Речь идет об их родне! И месть эта будет страшной, потому что, став демоном, Ману не остановится. Какие напрашиваются выводы?!
— Никого третьего в нашей кассе, — слово «касса» женщина выделила голосом с легкой издевательской ноткой, — нет. Я бы знала.
— Да ладно! — Антон тоже заказал себе мясо и текилу, машина-то на стоянке у отеля, если куда приспичит ехать, то проще вызвать такси. — У Аллы аура вывернута наизнанку и продырявлена, как старая шаль, поеденная молью! Она на износе! Откуда она подпитывается, создавая полноценные иллюзии — такие, что истинную природу чувствуют разве что животные?!
— Ты же видел, какую она любит обстановку, без прямых линий. Зацикливает, замыкает вокруг себя пространство, чтобы не было утечек силы. Мне трудно это понять, только со слов Аллы.
— Да хоть как замкни! Хочешь — фэн, а хочешь — шуй… Там нечего латать. Алла на износе, понимаешь?!
— Я не зна…
Лозинский решил быть безжалостным до конца.
— И еще. — Коротко бросил он, сверля собеседницу взглядом и насупив брови. — Кто накрутил тебе хвост с идеей посмертной мести всем и вся?
Выражение смуглого лица стало таким, что хуже некуда. Не будь никого рядом, хлесткая пощечина профессору была бы гарантирована. И даже так: женщины типажа Ману на пощечины не размениваются. Скорее уж полноценный удар кулаком в нос. Тогда из кафешки выведут под белы рученьки обоих… Сейчас же метиска ограничилась тем, что убила сидящего напротив гринго — который не гринго — взглядом, в своем воображении размазала по скатерти, а потом успокоилась.
— Никто не крутил. Нет у меня хвоста, Антонио. Я тебе не мартышка.
И все же… Лозинский был готов поклясться, что на ее лице промелькнула какая-то коротенькая мысль. Как будто хвостик не мартышки, но мышки, стремительно прячущейся в норку. Не потому, что мышку Мануэлита хотела спрятать от большого рыжего кота, нет! Она пыталась ее поймать, как некое ускользающее воспоминание.
— Мы позвоним Алле из аэропорта. Завтра, перед вылетом. Захочет — присоединится к нам, прилетев из Хантов. — Веско заговорил профессор. — Будь человеком, Маняша. Прошу до визита на Урал никаких действий не предпринимать.
Официант принес две стопки текилы и лимон с солью.
— У нас вкуснее. — Ману вынесла вердикт, произведя дегустацию благородного напитка.
— Не верю. Пригласи в гости, что ли.
— Ну, знаешь… — мексиканка отодвинула стопку в сторону. — Я здесь не для этого. Ты — не для этого. Мы знакомы второй день, а ты ведешь себя…
Антон парировал выпад с легкостью.
— Угу. Мало знакомы для того, чтобы мне напроситься к тебе в гости, но достаточно для того, чтобы способствовать совершению ритуального самоубийства. Шикардос!
— У тебя жаргон como vandalo! Прим. авт.: здесь — как у гопника! исп.
— Это только разминка, мои студенты и хуже слышали. — Отмахнулся профессор, допив текилу. — И вообще… вот представь. Приеду я в гости… то-се, курорт, солнышко, твоя загорелая попа на пляже, мой белесый торс… Обгораю, как вареный рак, зрелище то еще…
Пик возмущения был достигнут. За ним наступил перелом, которого Лозинский ждал и провоцировал ближайшие пятнадцать минут. От напряжения Ману — к гневу, от гнева — к ее расслаблению, когда наступило понимание, что собеседник несет откровенную чушь.
