Прежде чем по сходням подняться на борт, отец всё же приостановился перед его величеством и кивнул, что-то коротко ему сказав. Лицо короля тут же помрачнело, но он всё же нашёл в себе силы улыбнуться.
— Зря, Лисварх, — донёс до слуха его слова ветер. — …было бы лучше.
И Кранман поднял на меня многозначительный взгляд. Отец покачал головой, затем в сопровождении оруженосца и слуг всё же поднялся на корабль. Следом за ним носильщики притащили некоторые его личные вещи, и только тогда самым последним на борт взошёл Илари.
Я даже не сразу его узнала: в простой рубахе и штанах — без единого знака принадлежности к герцогскому дому де ла Исла. На лице несколько ссадин и хороший кровоподтёк у виска — уже густо посиневший, а значит, он получил его ещё по дороге в Леверр. Похоже, за сопротивление от посыльных короля ему хорошенько досталось.
Мне захотелось махнуть рукой, чтобы привлечь его внимание, но он даже не смотрел в мою сторону. Думается, стану настаивать — и будет совсем плохо.
— Ох, что же будет, — прошептала рядом незаметно подкравшаяся Лелия. — Вы же посмотрите, как его разукрасили!
— Проклятый Шассер, — буркнула я в ответ. — Это из-за него мы вернулись.
«А из-за меня ввязались во всё это», — сама собой всплыла в голове подленькая мысль. Да, Охотник виноват в том, что не упустил случая проучить меня и доложил о нас королевским посланникам. Но началось-то всё из-за меня!
Илари прошёл мимо в стороне. Его подвели к мачте и, усадив на дно корабля, привязали к ней, заломив руки за спину. Другой верёвкой перехватили шею и чуть прижали к древку — чтобы не мог опустить голову.
Расслабится — и грубая пенька сразу начнёт натирать влажную от пота кожу. А за весь день — это просто страшное мучение. Ни поспать толком, ни дать отдыха напряжённым мышцам. Даже и не скажешь сразу, что хуже: получить пару десятков плетей или сидеть вот так, мучаясь, до самого заката, а может, даже до утра!
Я подобрала подол и кинулась к стоящему у носа корабля отцу.
Лелия попыталась меня удержать:
— Донья, не надо! — но едва успела прихватить пальцами локоть.
Но я вырвалась, а затем проскочила мимо охраняющей покой советника стражи. Те только озадаченно глазами хлопнули. Порой казалось, что после истории с Илари они и вовсе будут опасаться того, чтобы коснуться меня. Мало ли.
— Что ты задумал? — Я дёрнула отца за рукав.
— Ты вообще или о чём-то конкретно? — с нарочитым безразличием отозвался отец.
— Ты хочешь завялить Илари на солнце? — Я махнула рукой в сторону мачты. — Сегодня же ни облачка на небе! Он просто поджарится.
— Не поджарится, — беспечно ответил отец. — Но, может, солнце выжжет у него из головы все крамольные мысли приближаться к тебе, а уж тем более касаться тебя. Каково будет его отцу, уважаемому вархассцу, узнать, что его сын променял всю свою жизнь только на возможность залезть тебе под юбку? Или он думал, что я смирюсь с вашей связью и приму его в мужья для своей дочери, а то и возвышу? Это не поведение воина! Это поведение мальчишки, который вдруг осознал, что у него находится в штанах и для чего предназначено.
— Разве защищать девушку — это не по-воински? Ради её безопасности сопроводить в дороге. — Я остановилась рядом с отцом, и в лицо пахнуло разогретой морской солью.
Ударился в уши шум портовой набережной, где, кажется, даже ночью не стихала суета. Только после заката она, верно, приобретала другое настроение.
— Не нужно пытаться подменить понятия, Тави. Ломать жизнь и себе, и ей, пусть даже из желания угодить, — это далеко не защита!
Наши дромоны почти одновременно отошли от берега Леверра под отрывистый плеск вёсел. Через несколько дней плавания галечные берега Джинарии сменятся дикими скалами севера. И чем дальше, тем они будут становиться всё выше и мрачнее. Мне не хотелось отплывать, но хотелось оказаться от короля Кранмана как можно дальше. Однако все его слова, пусть и сказанные вчера в пылу, так и не давали покоя. Что, если и правда нас на землях Глиннхайна ждут только опасности?
И остановится ли сам джинарийский король? Или попытается дотянуться из-за моря?
Отец и правда не стал больше слушать ни слова моего возмущения тем, как он поступил с Илари. Я пыталась поймать его, но он постоянно находил какое-то невероятно важное дело, чтобы избежать нового разговора.
А Илари просидел на солнце — с короткими перерывами на то, чтобы справить нужду, — до самой ночи. Я лишь с наступлением темноты, договорившись с дозорными, смогла приблизиться к нему. А после того, как дала напиться из собственной фляги, обтёрла ему лицо и шею приготовленным Лелией по особому маринийскому рецепту отваром — от ожогов. Кожа Илари, даже закалённая загаром в Вархассии, страшно покраснела под солнцем, завтра начнёт покрываться мелкими волдырями. Его губы растрескались, волосы слиплись от пота. Но никакого распоряжения от отца, чтобы прекратить пытку, никто сегодня не слышал.
— Прости меня, — единственное, что я могла повторять Илари снова и снова, пока оттирала тёмные разводы с его щёк.
Потому что другие, более значительные слова на ум если и приходили, то всё равно казались вздорными и пустыми.
Я не должна была это допустить. Наверное, Илари тоже так думал, потому что молчал. Только смотрел пристально сквозь рыжеватый от мачтового огня сумрак в моё лицо. Кажется, он не винил меня ни в чём, но в его глазах я всё же видела упрёк. Или просто хотела увидеть.
Закончив с умыванием Илари, так и не дождавшись от него хоть слова в ответ, я уже собралась было уходить — уязвлённая и раздосадованная. Невольно я коснулась кончиками пальцев висящего на поясе ножа. Взять бы и просто разрезать верёвки, что пленяют Илари! Но вряд ли после этого отец не вернёт его на место. А то ещё и придумает, как ужесточить наказание. К тому же пострадают пропустившие меня к нему дозорные… Кажется, я могу всё! Ведь я дочь герцога. И в то же время я могу ничтожно мало.
— Поцелуй меня, Тави, — вдруг донеслось до слуха сквозь тихий плеск волн и поскрипывание мачты. — Тогда я хотя бы буду знать, что это всё не зря.
Я быстро зыркнула на стражей, что сидели неподалёку на скамьях, кажется не слишком усердно глядя в нашу сторону. Если отец узнает… Нет, всё же это слишком большая опасность вызвать ещё больший его гнев.
И пока я раздумывала, Илари смотрел на меня, хмуря тёмные брови и явно чувствуя мои сомнения.
Нельзя сказать, что ни разу я не задумывалась над тем, чтобы позволить ему поцеловать себя. И даже порой представляла, как это будет. Однако для такой просьбы Илари выбрал ну совсем неподходящее время.
Я вновь присела перед ним, осторожно провела ладонью вниз по скуле, по заросшей гораздо сильнее, чем обычно, щеке.
— Давай сейчас ты постараешься забыть, о чём попросил меня, — улыбнулась, стараясь смягчить его разочарование. — И вспомнишь, когда мы доберёмся до Глиннхайна.
