Пролог
Девушку втолкнули внутрь юрты. Она откинула с лица пряди чёрных и густых, словно грива буланой кобылы, волос и выпрямилась. Посмотрела на Сайфи-бия без страха, презрительно кривя губы. Что ж, скоро это выражение без следа сотрётся с её лица. Пока она храбрится, но тонкие пальцы девушки чуть подрагивают и глаза блестят от подступающих слёз. Она знает, что теперь с ней может случиться всё. Даже самое страшное.
Стражи, что привели пленницу, повинуясь короткому жесту, спешно отпустили её и встали у входа, задёрнув кошму. Сделался глуше шум аула снаружи, померк мелькнувший копьём дневной свет – остались только полумрак юрты и тихие голоса женщин в отделённой ткаными занавесями правой её части.
– Здравствуй, Магсума.
Сайфи-бий неспешно сел на ковёр у очага, угли в котором уже едва шаяли, и указал девушке на место по другую его сторону. Взмах руки не был резким, скорее плавным и исполненным снисходительности, но пленница отшатнулась, словно её хотели ударить. Ни слова не сказала в ответ. Да и с чего бы ей желать ему здоровья? Нашёл даже за столько сакрым[1] от давно покинутого аула, силой привёл обратно. И с дочерью разлучил… Но так надо.
За всё надо платить.
– Сядь! – грянул Сайфи-бий, теряя терпение.
В голосе невольно прорезался гнев, и Магсума всё же опустилась напротив, подвернув под себя ноги. Сжала губы ещё плотнее, словно внутренне приготовилась молчать, что бы он ни говорил. Всё так же хороша, как и четыре лета назад, и всё так же горда, словно хотя бы единое слово, сказанное ему, замарает – не отмыться.
– Что ж ты, Магсума, думала, убежишь подальше от бийства, и тебя не найдут? – Сайфи-бий глотнул воды из бурдюка: жарко становится, подступает лето – и вновь посмотрел на девушку.
Та невольно проследила взглядом за утробно булькнувшим мехом, и всё ж ответила чуть хрипло – знать уже жажда замучала:
– Думала, искать не станете.
– У Хамат-хана везде глаза и уши, – развёл руками Сайфи-бий. – Нужда заставила, вот и нашли.
Он встал, оправил отделанный согдийским шёлком чёрный бешмет и, обогнув очаг, встал рядом. Махнул, подзывая, стражу. Тот приблизился бесшумно и встал за спиной у девушки.
– Что же за нужда у тебя появилась, почтенный Сайфи-бий? – с нарочитой вежливостью поинтересовалась Магсума. Виду постаралась не подать, но напряглась, ощутив позади нависшую опасность.
– К чужеземцу твоему, под которого ты легла, словно кобыла охочая, у меня просьба есть. А без тебя, боюсь, не согласится.
– Не согласится, – качнула головой пленница, едко улыбаясь.
– Так значит, я заставлю его меня выслушать.
Магсума улыбнулась ещё шире, словно издевалась. Такая же ухмылка играла на её губах, когда он предлагал стать его женой. Не предлагал – нижайше просил, почти умолял – так сильно терзала его сердце чернобровая дочь уважаемого батыра из соседнего катайского рода. А она смеялась над ним, уже тогда будучи тяжела от чужака. От одного из захватчиков с запада, что много лет пытаются потеснить его народ с земель на южных отрогах Рифейских гор. Племя не простило ей связи с врагом, и Магсума ушла без сожаления, не попыталась извиниться, не упала в ноги отцу, чтобы позволил остаться.
Сайфи-бий готов был принять её даже с ребёнком от другого мужчины. Но она отказалась. Теперь всё становится на свои места: она всё равно будет ему принадлежать – не женой, так пленницей.
Не сейчас. Сейчас для неё уготовано другое.
– Тебе всё бы заставлять кого-то плясать под твою дудку, – фыркнула Магсума, искоса наблюдая за ним. Сжала кулаки на коленях, будто защищаться собралась.
– Что поделать, времена нынче такие. Люди с запада хотят согнать нас с наших пастбищ, хотят строить здесь свои крепости, собирать с нас дань. Сердце матери в ребёнке, сердце ребёнка – в степи. Мы не хотим отдавать свои земли. А такие, как ты, подстилки для чужаков, только помогают им пустить здесь корни.
Магсума нахмурилась, пытаясь разгадать, к чему он ведёт. Разговор женщин в соседней половине юрты стал тише – прислушались. Ничего, пусть знают, к чему ведёт своеволие и желание пойти против заветов предков и сложенных самими богами правил.
Сайфи-бий, заложив руку за спину, кивнул стражу. Тот тяжёлым толчком в спину повалил Магсуму на ковёр и придавил, заломив руки. Та вскрикнула и дёрнулась: но куда ей тягаться с воином. Он держал крепко и даже не шелохнулся от её попыток освободиться. Ничего не отразилось на его неподвижном лице.
– Мой отец уважаемый человек! Он отомстит тебе за всё, что ты сделаешь! – ненавидяще прошипела девушка, щуря чёрные, словно угли, глаза.
– Коли ты не покинула бы родной аул, то, верно, знала бы, что твой отец погиб в последней битве с людьми княжича Ижеслава, – спокойно остудил её Сайфи-бий. – Теперь за тебя некому заступиться.
Он опустился на одно колено, задрал до пояса платье девушки, сдёрнул штаны. Внутри горячо дрогнуло при виде её обнажённых ног, он легко провёл ладонью по колену пленницы, но убрал руку и поспешно отвернулся. Вцепился, как в опору, в рукоять загодя опущенного в угли очага тавро.
– Ты, волчий вымесок! – выплюнула Магсума и снова рванулась из хватки стража, не сводя взгляда с клейма, охваченного бледным алым свечением.
Не ответив на грубость, Сайфи-бий приложил железо к ее бедру. Тихо зашипело, удушливо пахнуло в нос опалённой плотью. Девушка закричала, но дыхание предало её, и она захлебнулась. Всхлипнула и замерла, прижавшись щекой к ковру, на грани беспамятства. На её коже осталась багровая тамга[2] рода кара-катай.
Сайфи-бий бездумно оглядел дело своих рук и отложил тавро, стараясь сделать это не слишком быстро.
– Станешь глупить, попытаешься сбежать, и на теле твоей дочери появится такое же. А тебя я пущу в круг пастухов, а затем – воинов. И каждый удовлетворит с тобой свое желание. Любое.
Девушка уткнулась лицом в пол, пряча слёзы. Страж, убрав колено с её спины, встал и вернулся на свое место. Сайфи-бий отряхнул ладони. В юрте повисла тяжёлая и плотная, словно дождевое облако в горах, тишина. Только и слышно было, как Магсума давится рыданиями, пытаясь поправить одежду. Ничего, боль пройдёт, а память останется. Так всегда бывает.
Сайфи-бий повернулся в сторону женской половины юрты и громко приказал:
– Помогите ей!
Тихое шуршание всполошившейся жены и её сестры стало ответом. Он удовлетворённо кивнул сам себе и вышел прочь.
[1] Сакрым – мера длины у древних башкир. Примерно равна 1 километру.
[2] Тамга – знак рода у башкир.
Глава 1
Странно на душе после предательства своего рода. Странно и муторно. И не греет даже мысль о том, что любимый, с кем всю жизнь прожить можно, сейчас неподалёку, готовит справный ночлег под сенью старых лиственниц.
