– Доехать хватит с лихвой. Но мне иногда проверять надо будет, всё ли в порядке, – она помолчала, решая, рассказывать или нет. Ведь сама ещё не до конца уверена была. Но всё же добавила: – И увидела я странное во время обряда. Будто бы плотина стоит на реке жизни вашего княжича. Много хворей разных я встречала, а такой не видела. Почудилось мне в этом колдовство, сотворённое кем-то сильным.
Отомаш вдруг выпрямился, словно к оглобле его привязали. И Смилан напрягся, хмуря брови.
– О многом мы думали, а такого не ведали, – на удивление озадаченно пробормотал воевода. – И ты уже поняла, кто заклятие сотворил?
Таскув руками развела. Слишком далеко источник заклинания и тот, на кого оно легло. Тут никак не отыщешь виноватого.
– Нет. Ижеслава мне увидеть надо. Там, может, и сумею найти, откуда тянется эта нить. Но заклятие больно мудрёное и искусное. Тяжело будет.
Воевода бросил пудовый взгляд на сына, а тот и не заметил: так в мысли свои погрузился. Таскув некоторое время смотрела то на одного, то на другого, едва не подпрыгивая от нетерпения. Слышала она неподалёку голос Унху – увидеть хотела невыносимо. А сказать муромчанам ей было больше нечего.
– Что ж, спасибо тебе, светлая аги, – наконец вздохнул воевода и рукой к выходу махнул, мол, идти можешь.
Вот же, вроде, и обязан ей, на помощь уповает, а в словах и жестах Отомаша проскальзывали порой повелительность и властность. Словно воином своим или служанкой распоряжался. Привык приказы раздавать. Но всё ж неприятно.
Таскув поддёрнула подол парки и вышла. Увидела сначала Елдана, который сёдла с лошадей вместе с сыновьями снимал. Огляделась в поисках Унху. Вдруг из-за воеводовой палатки вышел сокрытый тенью человек и, схватив её за локоть, утащил прочь. Таскув едва не вскрикнула, но узнала охотника. Сердито выдернула руку из его пальцев.
– Любишь ты пугать меня.
Унху снова к себе притянул, обезоруживающе улыбаясь.
– Да Елдан глаз с меня почти не сводит. Боюсь, не пустит к тебе, коли промедлю. Ему, вишь, слово Калтащ, которое нас связало, не указ. Я ж за всю дорогу извёлся в неведении. А когда тропа та и вовсе оборвалась… Не сталось с тобой ничего дурного?
– Не сталось.
Он улыбнулся шире и наклонился было поцеловать – уже губ её коснулся. Вдруг прокатилась по хребту ледяная дрожь, а в груди колыхнулась волна тошноты. Словно недобрый кто взглянул. Разлилась по телу знакомая слабость. Зажимая рот ладонью, Таскув вывернулась из объятий и в строну отскочила. Нутро скрутило в узел, и недавняя похлебка вместе с отваром рванулась наружу. Она закашлялась, падая на колени. Всё вокруг поплыло. Испуганный Унху схватил её за плечи, бормоча что-то неразборчиво и глухо. Таскув сначала попыталась оттолкнуть его, давя новый рвотный позыв, а потом повисла в руках охотника, словно кусок болотной тины, не способная собрать себя воедино. Неужто новые отголоски полёта в облике сокола?
На шум из палатки, за которой они с Унху укрылись, выбежали Отомаш со Смиланом. Воеводов сын рванулся было подойти, но отец за руку его удержал. А из-за их спин уже показалась Евья, причитая и кляня мужиков, которые не дают девочке отдохнуть, как следует. Она едва не выцарапала Таскув из рук Унху и повела её мимо муромчан в женскую палатку.
– Что-то, гляжу, прикипаешь ты к девице-то, – послышался обрывок разговора Отомаша и Смилана. – Брось глупости! На дикарку глаз положил? Служанок в Ижеграде хватит позабавиться.
– А если не позабавиться? – процедил сын.
Воевода только фыркнул обидно.
– Ну, конечно. Оставь, я сказал. Сломаешь ей жизнь. Она ведь по наивности поверит ещё тебе…
Больше Таскув ничего не услышала. Лишь обернулась коротко и натолкнулась на взгляд Смилана. Тот сжал губы, дёрнув желваками, и вернулся в палатку.
Голоса и шум потревоженного лагеря чуть стихли, когда Евья задёрнула полог. Она помогла лечь и укрыла одеялом, заботливо подоткнув его. Внутрь заглянула Эви, но тётка отправила её за горячей водой. А сама принялась перебирать травы в тучане Таскув. Та не возражала. Сама себе помочь она сейчас не могла: как только ноги до лежанки доволокла, непонятно.
– Поберегла бы ты себя, девочка, – назидательно проворчала Евья.
Она принюхалась к одному из мешочков и удовлетворенно кивнула сама себе.
– Так я ничего и не делала, – попыталась Таскув оправдаться. – Только до воеводы сходила.
Скоро Эви принесла воды и вновь вышла, а тётка принялась травы в кипятке разводить, чтобы настоять. Её отлаженные движения нагоняли безразличие и дрёму. В полузабытьи Таскув влила в себя горьковатое питьё и, едва опустив голову на лежанку, уснула.
Проспала она, показалось, недолго. Глаза резко открыла, словно кто-то её за руку дёрнул. Она немного полежала, вслушиваясь в тишину спящего лагеря, что нарушалась лишь отдаленным храпом кого-то из муромчан да хриплыми выкриками ночной птицы в глубине леса. Таскув снова смежила веки, надеясь уснуть, но беспокойство, поселившееся в груди, не позволило. Она перевернулась на другой бок, вздохнув, а рядом зашевелилась Евья. Снова всё стихло.
– Что тебе сон не идёт? – буркнула тётка, когда Таскув снова заворочалась.
Та и не нашлась, что ответить: сама не понимала. Но всё тело словно зудело, а сердце гулко и тревожно билось, норовя удариться о рёбра.
– Где Эви?
Сестры и правда в палатке на было, а ведь час уже поздний: все спят. Евья зашебуршала, словно мышь.
– Не вернулась ещё, что ли? – в её голосе, впрочем, не слышалось удивления. – Последний раз её видала, когда она с Унху у огня сидела. А там уснула. Чего-то устала сегодня…
Таскув, чуть пошатываясь, встала и более ни слова не говоря, вышла. Евья останавливать её не стала. Дозорный, скучающе обстругивал какую-то веточку, сидя у костра и лишь поднял на неё чуть сонный взгляд.
– Ты куда это, кудесница? Хочешь, чтобы тебя снова умыкнули?
Таскув подняла руку, останавливая его.
– Я недалеко.
И пошла, отчего-то точно зная, куда. Незримая связь тянула её, указывая верную дорожку, и с каждым шагом переставлять ноги становилось всё тяжелее. Чуть углубившись в ночной лес, что слабо освещался недалеком костром, она сначала услышала бормотание. Низкий мужской голос переливался тихим рокотом, мягким и ласковым. Он стих, и безмолвие разбил на осколки приглушенный женский стон. Таскув остановилась. Остро захотелось вдруг повернуть назад, не слушать, не смотреть. Но она заставила себя сделать ещё несколько шагов.
Двое укрылись под широкими лапами столетней ели: но и в полумраке легко было узнать в них Унху и Эви. Охотник, спиной прислонил девушку к широкому стволу, держа её на весу, а та лодыжками крепко обхватывала его бёдра, на которых ещё едва держались спущенные штаны. Пальцами она зарывалась в волосы Унху, и при каждом резком движении глушила вскрик, вжимаясь лицом в его шею. Охотник брал Эви торопливо и ненасытно, то и дело припадал губами к её рту, словно одержимый. И шептал что-то беспрестанно. На обнажённых ногах девушки оставались следы его пальцев, которыми он нещадно сжимал и мял её кожу. А она ничуть не сопротивлялась, подставляя шею и плечи под его поцелуи. Как будто ждала этого долго.
