Таскув подошла к старейшинам и проговорила негромко – в горле после пения совсем пересохло – кивнув на застывших у костра мужчин:
– Они не духи. Им можно верить.
“Хранитель” и “знающий” кивнули даже как-то разочарованно. В пауле не столь часто случается что-то из ряда вон, а вышедшие из леса чужаки – уж и подавно. И жаль, что они оказались всего лишь людьми. А сколько было бы разговоров – до следующей весны!
Не дожидаясь разрешения, Таскув отправилась домой. Дело к утру, а после ритуала сил и вовсе не осталось – добраться бы до лежанки, завернуться в покрывало из волчьих шкур и проспать до рассвета. А что решат старейшины – это уже неважно. После пляски духов, после полёта и огня, после поцелуев Унху. Она сделала всё, что могла. Теперь не ей решать судьбу чужеземцев.
Пришедшие к месту камлания воины уже развязывали их, люди с запада озирались, будто только что обнаружили, что стоят здесь. Таскув последний раз оглядела их лица и едва заметно кивнула Отомашу, тот благодарно наклонил голову в ответ. Смилан потёр освобождённые руки, оправил овчинную малицу и привычным движением провёл по поясу, но оружия там не нащупал и только сжал кулак на том месте, где оно должно было висеть.
– Спасибо, пташка, – мягко сказал он, когда Таскув проходила мимо.
Его голос будто огладил по спине тёплой ладонью. На миг их взгляды встретились, Смилан сдержанно улыбнулся. Вот же привязался… Пташка.
Таскув ускорила шаг и с облегчением скрылась в темноте знакомого леса.
[1]Гусь – глухая дорожная одежда из зимних оленьих шкур темного цвета без украшений.
Глава 2
Таскув ещё спала, и холодный рассвет только-только начал разливать багрянец по небу, когда пожаловал первый ранний гость. Тихой поступью он подошёл к порогу, прислушался и постучал в дверь особым стуком. Сердце встрепенулось, и сон слетел с тела, словно подхваченное ветром перо. Таскув открыла глаза, но вставать не стала.
Унху прошёл в дом, потёр руки, поглядывая на почти потухший очаг.
– Ты ещё в ледышку не превратилась? – усмехнулся.
Таскув только натянула одеяло повыше, наблюдая за ним и пряча улыбку. Правду сказать под утро стало зябко, но вставать ночью, чтобы подкинуть в огонь веток, частенько было лень. Непросто выбраться из мягкой топи сна, особенно после камланий. Они всегда забирают много сил. Тогда спишь крепко, без сновидений, и порой не сразу почувствуешь, что замёрзла.
Унху скинул капюшон и в пару мгновений снова развел огонь; тени заплясали по стенам и причудливо легли на его лицо. Волосы охотника, разделённые на пробор и связанные в два хвоста, показались на миг рыжими. Но нет, они чёрные, точно зимнее небо ночью. Как и глаза. Можно вечно любоваться его коренастой, но в то же время ловкой фигурой да слушать тихие шаги. Как будто он вернулся домой после долгой разлуки. Хоть и виделись вчера. Когда-нибудь у них будет общий дом… Даже совсем скоро.
Унху подошёл, распахивая ворот малицы. Таскув протянула ему навстречу руку, коснулась запястья и тут же оказалась в его объятиях, которые после прохладной ночи показались такими горячими. Унху принялся гладить её ещё не собранные в косы волосы, покрывать поцелуями лицо и ладони.
– Мы должны были встретить это утро вместе, – прошептал он ей в висок. – Далеко отсюда.
– Будет другое утро, – улыбнулась Таскув. – Надо немного подождать.
Пока чужеземцы в пауле, им не уйти, ведь не просто так пришли: она им понадобилась. В случае чего её скоро хватятся. А значит, достаточно далеко сбежать не получится: погоню быстро снарядят.
Унху понимающе промолчал. Он лёг рядом и обнял Таскув прямо вместе с одеялом, уткнулся лицом в её шею. Она положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как та приподнимается при дыхании, и невольно задышала в такт с ним. Иногда в такие моменты сердце охотника начинало неистово колотиться, а кожа раскалялась, словно железо в огне. Неспешно блуждающие по её спине ладони становились смелее, а поцелуи – глубже и нетерпеливее. Но Унху всегда брал себя в руки. И за это Таскув была ему благодарна. За то, что не торопит, хоть и знает, что она готова принадлежать ему безраздельно.
– Не боишься? – чуть сонно пробормотал охотник.
– Чего?
– Без дара своего остаться. Наверное, это как часть себя потерять. Был целым, и вот…
– Ты – часть меня, – слегка коснувшись кончиками пальцев губ Унху, прервала его Таскув.
И почувствовала, как он беззвучно улыбнулся. Они вновь затихли, прижавшись друг к другу.Небо медленно светлело, и утренняя промозглость отступала из дома под натиском разгоревшегося во всю силу очага. Закаркала где-то проснувшаяся ворона, голос её подхватила вся стая, пронеслась над крышей и стихла.
Кажется, они оба задремали, но первым встрепенулся Унху. Охотничий слух не подвёл. Несколько человек неспешно шли к дому, тихо переговариваясь. А на улице-то совсем рассвело! Таскув оттолкнула Унху, и тот едва не скатился с постели кубарем, но вскочил на ноги и оправил малицу. Сел у огня, будто там и был всё время, вороша угли. Таскув встала тоже, поспешно накинула поверх тёплого суконного платья халат и перехватила его расшитым поясом. Вот только занятие себе придумать не успела, а потому, когда в дверь заглянул отец, просто встала посреди комнаты, чувствуя себя невероятно глупо.
Тот окинул её и Унху взглядом, нехорошо нахмурился и процедил тихо:
– Кажется, я сказал, чтобы ты и близко к моей дочери не подходил! – его глаза яростно сверкнули.
Грозен бывает славный воин Ойко, если его за живое задеть, пусть такое случается нечасто. Тогда лучше поостеречься: пронесётся гневом, как ураган по осени – только клочки потом собирай, что от обидчика останутся. А дома-то с дочерьми, точно добрейший пёс, хоть на загривок к нему залазь. Но Унху невзлюбил сразу, как тот, едва повзрослев, повадился возле Таскув околачиваться. Да и как позволить, если старшая дочь другому обещана? По всем обычаям двух родов – Пор и Мось. Никогда и никто не нарушал их. Бывало, проводили обряд без любви, да разве этим кого удивишь… Время после кого угодно в одну связку свяжет. Не любовь появится, так уважение и привычка – порой для справной семьи и не надо ничего больше.
А заверения в том, что, кроме дружбы, между Таскув и Унху ничего нет, проницательного отца не убедили. Как мог он огораживал дочь от ненужных ухаживаний: всё равно ничем они не закончатся, только сердце зря терзать. Правда, помешать так и не смог.
Да и Унху его не больно-то боялся. Чего таить, любил позлить нарочно, сколько Таскув его ни одёргивала. Вот и теперь глянул уверенно, оскалился:
– Да где ж я подошёл? Вон как далеко сижу.
Ойко только зубы сжал, но ничего не ответил. Видно стоял сейчас кто-то за его спиной в ожидании – не время для семейных распрей. Он вошёл в дом, а за ним степенно шагнули старейшины и вчерашние чужеземцы. Теперь рук им никто не вязал, даже воины не сопровождали. Знать, договорились всё-таки. Помогла им Таскув и уберегла от смерти – свою же ошибку исправила. Неужто благодарить пришли?
