Наконец портниха, утомленная ее медлительностью, грубовато усадила Шарку на стул перед зеркалом и принялась расчесывать спутанные волосы, чертыхаясь и причитая себе под нос. На улицах, что были видны из окна, мельтешили взволнованные люди. В Таворе царила веселая неразбериха, и имя Хроуста звучало чаще любого другого.
– Неужели он жив? – не сдержалась Шарка. Женщина на миг застыла с гребнем, погруженным в рыжую копну, но быстро взяла себя в руки и рассмеялась:
– Жив ли Хроуст? Жив ли Тартин Хойя? Да какая разница, если живо их дело!
– Тогда кто приехал в Тавор?
– Ян Хроуст, конечно же!
Похоже, в этом городе не один Латерфольт умел произносить много слов, не говоря в итоге ничего.
Едва Шарке, уже одетой в платье и пытавшейся привыкнуть к рукавам до пола, водрузили на голову цветочный венок, как Латерфольт снова вбежал в комнату. Он застыл перед Шаркой, приоткрыв рот – наверное, это была первая минута, проведенная им без движения за сутки, – и сдавленно простонал:
– Какая же ты красивая!
Кажется, он тоже пытался привести в порядок свою гриву, но вышло это не очень. Зато он облачился в диковинный наряд – церемониальный хиннский костюм зеленого цвета, украшенный узорами и костяными бусами. Это платье ему не шло и словно пригибало к земле, замедляя быстрые движения и собирая пыль подолом. За егермейстером по пятам, как тень, следовал Дэйн – тоже в веночке, а еще в новой рубахе и с неизменным трофейным кинжалом на поясе.
– Спасибо. – Шарка смяла рукава в мокрых от волнения ладонях. – А ты… Ты…
Он взял ее под локоть, не дожидаясь, пока девушка подберет слова, и улыбнулся, увлекая ее за собой:
– Пойдем!
Дэйн подхватил сестру под другую руку, и втроем они отправились на главную площадь Тавора, с которой ночью убрали все, чтобы расчистить пространство. На площади царило столпотворение, каких Шарка и Дэйн никогда не видели. В душе Шарки при виде такого количества людей расползался животный ужас. Но Дэйн, наоборот, улыбался широко, от уха до уха, наслаждаясь суетой.
Перед Латерфольтом люди почтительно расступались, отдавая короткое приветствие. Кое-где узнавали и Шарку, и несколько человек уже принялись выкрикивать ее имя во всю глотку. Наверное, это были те рабы, которых она освободила у границы… Но некоторые голоса звучали куда сильнее, чем можно ожидать от недавних пленников. Значит, к приветствию присоединялись уже и простые таворцы.
Другой Голос, который достался Шарке вместе с Даром, тоже давал о себе знать. Шарка не могла разобрать слов, но чувствовала, что он недоволен. От веселья, которое Голос испытал при первом появлении Латерфольта, не осталось и следа, и чем громче народ вокруг выкрикивал имя Шарки, тем сильнее в ней зрела тревога.
– Латерф, – прошептала она, боясь того, что собиралась сказать: – Это ведь… не из-за меня?
Егермейстер нахмурился, словно не понял вопроса. «Дура, зачем ты спросила?» – ругала себя Шарка.
– Прости, я, наверное…
– Что ты имеешь в виду, милая?
Отряд воинов в блестящих шлемах и с булавами на плечах громко приветствовал Латерфольта, перебив тонкий писк Шарки. Хинн нетерпеливо отдал честь, снова повернулся к девушке и, хотя та уже давила из себя вымученную улыбку, твердо сказал:
– Шарка, что тебя тревожит? Расскажи мне сейчас, не бойся! Мне ты можешь доверять, как себе.
«Этот день изменит все. Как тот, когда я встретил тебя»… Шарка жевала слова, не решаясь озвучить то, что крутилось у нее на языке. Неужели Латерфольт думает, что она – часть какого-то плана Свортека? Как объяснить ему, что ее и кьенгара в ту ночь не связало ничего, кроме постели? Что он просто воспользовался ее телом, как многие другие мужчины, а кроме своего семени и пота оставил Дар, о котором даже не упомянул и которого она не просила? Меньше всего на свете Шарке хотелось рассказывать Принцу Сироток, этому неожиданно ворвавшемуся в ее жизнь покровителю и защитнику, о той унизительной случайности. Но не будь ее, Латерфольт бы не сжимал сейчас ее руку, не смотрел на нее с неподдельной нежной тревогой… И раз он сам до сего момента об этом не спрашивал, значит, ему это не важно?
– Мы встречаем великого героя Бракадии в городе справедливых и свободных, – наконец заговорил Латерфольт, догадавшись, что первой она не начнет. – И ты – моя гостья. Я бы хотел, чтобы ты сама с ним встретилась и увидела, что у этого мира еще есть надежда. Как это случилось со мной, когда я его встретил… и когда встретил тебя. Вот и все.
Кажется, она могла бы вечность утопать в глубоком взгляде, но день брал свое: люди толкались вокруг, Сиротки требовали внимания своего Принца. Латерфольт улыбнулся, поднес дрожащую руку Шарки к губам и оставил на ее пальцах робкий колючий поцелуй.
«Хватит, – прикрикнула она на себя и на Голос, ревниво взвившийся, как потревоженная змея, когда губы егермейстера коснулись ее кожи. – Если не ему, то кому в этом мире вообще можно доверять?»
Толпа пыталась выстроить какое-то подобие живого коридора для гостей, но люди со всех концов Тавора – а бывший порт был немаленьким городом – продолжали стекаться к площади. Егери срывали глотки, пытаясь навести порядок и избежать давки. Новые люди все прибывали, облаченные в легкие доспехи и несущие в руках штандарты. Тавор словно снова затопило бурлящее море, на сей раз из человеческих тел.
Латерфольт подвел Шарку и Дэйна к возвышению, с которого площадь была видна чуть лучше. Тарра уже был здесь, напряженно глядя в сторону ворот. Егермейстер хлопнул Дэйна по плечу:
– Ну вот, братец, и сбывается твоя мечта!
Дэйн бешено закивал и неуклюже отдал честь, чтобы хоть как-то выразить Латерфольту восхищение. Тот тем временем повернулся к Шарке, бесстыже любуясь ею с головы до ног. От этого она снова почувствовала себя неуютно, как если бы своровала это платье. Хинн аккуратно поправил ее венок; кончики его пальцев скользнули вдоль рыжего локона.
– Я скоро вернусь к вам, обещаю, – произнес он. – Никуда не уходите.
Он кивнул Тарре, наклонился, словно хотел снова прикоснуться к Шарке, но одернул себя и нырнул в толпу. Жар бросился Шарке в щеки – их видела куча народа. Белое золото волос Тальды мелькало здесь же в толпе; а кроме егерей несметное множество глаз наблюдало за тем, как любимец и главный защитник города, о котором слагают песни, обращался с простой деревенской девчонкой как с равной. Причем как с равной, которая ему далеко не безразлична…
Шарка отвернулась, пытаясь спрятаться от чужих взглядов, как вдруг увидела на другом конце площади бледное лицо в обрамлении коротких волос, обращенное прямо к ней. Это особенное, знакомое лицо было единственным, в котором не читалось никакого восхищения или предвкушения. Морра опиралась на палку, но умудрялась сохранять прямую осанку, словно бросая вызов всеобщему счастью вокруг.
Даже отвернувшись от испепеляющего взгляда Морры, она чувствовала его кожей. Шарка снова принялась мять рукава, злясь на то, как много внимания привлекает чертово белоснежное платье. Но вдруг затрубили горны. Волна звука затопила каждый уголок города, звеня эхом в прибрежных скалах. Таворцы оглушительно закричали – и, подняв голову, Шарка увидела их.
