С моих губ срывается тихий всхлип. Я благоговейно поднимаю рамку. Моя семья… Горло сжимается, когда я касаюсь веснушчатого лица Лии, моей сестры. На фотографии они с матерью моложе, чем в моих воспоминаниях, – как и я сама. Но это последний семейный снимок, на котором мы все, вчетвером. Еще живы мама, отец и сестра, и я сижу вместе с ними. С этой фотографией ко мне будто вернулась часть меня самой. Без нее я, наверное, забыла бы их лица.
Я замечаю, что плачу, только когда соленая капля падает на стекло.
Почему Война захватил и фотографию? Случайно? Он не кажется особо сентиментальным. Или это была попытка задеть меня? Если так, то она провалилась.
С улицы доносится ритмичный бой барабанов. Я уже начинаю узнавать сигналы и могу отличить барабанный бой перед началом казни от праздничного и боевого. Сигнал, который я слышу, означает, что нам хотят сделать объявление. Прерывисто вздохнув, осторожно кладу в фотографию и выхожу из палатки. Следом за толпой направляюсь к центру лагеря. В этом лагере все устроено так же, как и в предыдущем, так что я знаю, куда идти.
Война со своей гвардией уже на месте, стоит на помосте. Дыхание перехватывает, когда я вижу его. Не могу понять, что именно чувствую, но что-то в этом есть, определенно. Он принес мне фотографию моей семьи, и сделал это намеренно. Хочется поговорить с ним, но нас разделяет расстояние, а на лице Всадника такое свирепое выражение, что кажется, будто он еще более далек от меня, чем раньше.
Когда большинство обитателей лагеря приходит на площадь, Война делает шаг вперед. Толпа затихает. Он окидывает нас долгим взглядом, а затем размыкает губы и провозглашает на гортанном мертвом языке:
– Etso, peo aduno vle vegki.
Волоски у меня на руках встают дыбом.
Завтра мы отправляемся в бой.
Глава 11
Я сижу в палатке и снова верчу в руке кинжал Войны.
Просто выжить мне теперь мало. Когда-то этого было достаточно, отсюда и родилось руководство по выживанию. Но теперь на кону не только моя жизнь. Нет. Теперь суть игры в том, чтобы оставаться порядочной и честной с самой собой перед лицом надвигающегося конца света.
Война хочет, чтобы мы сражались за него – ну, хорошо, на самом деле Всаднику все равно, поддержу ли я его. Это он объяснил мне еще в первый день. Но большинству обитателей лагеря завтра придется идти в бой и убивать – так же, как совсем недавно другие убивали их друзей и близких. Не знаю, многие ли смогут это выдержать… Я точно не выдержу. Я не могу стоять в стороне, когда убивают невинных.
Бросаю взгляд на фотографию семьи. Клинок в моих руках замирает.
А что, если убивать не невинных, а солдат этой чудовищной армии?
Убивать – это в принципе ужасно. А убивать солдат Войны – все равно, что подписать себе смертный приговор. Если тебя поймают, конечно. Не самый умный план… Но я понимаю, что не смогу просто сидеть и смотреть, как рушится мир.
Полог моей палатки откидывается, внутрь заглядывает всадник Фобоса:
– Военачальник желает видеть тебя.
Внутри все сжимается. Убрав кинжал в ножны, я следую за Фобосом. Мы выходим из женского сектора и направляемся к шатру Войны.
Пока мы идем через лагерь, я вижу оружие, разложенное на земле. Люди перебирают его, ищут, что лучше подойдет именно им. Замечаю даже ребенка, примеривающегося к небольшому клинку, и внутренне содрогаюсь.
Я вижу мужчину, который в первый мой день здесь многозначительно хватался за ширинку. Он разговаривает с группой солдат, но все они при этом не сводят с меня глаз. «Шириночник», уставившись на меня, медленно проводит языком по нижней губе. Черт, он не забыл обо мне!
Вот почему третье правило – не привлекай внимания – попало в мое руководство по выживанию. Люди чаще всего замечают тебя, если ты слишком красивая, слишком богатая, слишком уязвимая, раненая, больная, глупая. И, если попасться на глаза не тому человеку, можно стать легкой добычей.
Нахмурившись, иду дальше. Нахожу глазами шатер Войны, и сердце пускается вскачь. Сегодня мы поговорим впервые после переезда, меня одолевают противоречивые чувства. Война, с которым мы двое суток ехали бок о бок, казался почти нормальным человеком. Война, управляющий лагерем и войском, – жуткое создание.
И я понимаю, что даже близко не представляю, насколько он на самом деле силен и жесток. Знаю лишь, что Всадник способен стереть целые города с лица земли.
Какая часть Новой Палестины уже исчезла? Сколько земель в ее восточной части успело пострадать?
К горлу подступает тошнота. Вот с кем я имею дело – с тем, кто погубил множество людей. Со Всадником, которому кровавая бойня доставляет наслаждение.
Когда мы оказываемся у входа в шатер, Фобос отступает – я должна войти одна. Война сидит у стола, опирается подбородком на пальцы, сцепленные в замóк. Он замечает меня, и его глаза оживают. Мое сердце пропускает удар – от страха, а не от восхищения, убеждаю я себя.
Всадник поднимается и подходит ближе – устрашающий, как и всегда. Протягивает руку, чтобы коснуться меня, но я отшатываюсь. Теперь все иначе.
– Два дня назад ты спала в моих объятиях, а сегодня не разрешаешь даже прикоснуться? – хмурится Война.
Если бы я не была уверена в обратном, то подумала бы, что обидела его.
– Я не собиралась спать рядом с тобой, – отвечаю я.
– Неужели? – бросает он в ответ. – Я предложил тебе лучшую постель из возможных, а ты все равно перебралась ко мне.
– Не искажай факты, – огрызаюсь я.
Он подходит ближе:
– Разве я искажаю?
– В сознании я бы не стала с тобой спать, – возмущаюсь я. – По крайней мере, пока ты убиваешь моих сородичей.
– Я делаю то, что должен. Как и ты, – говорит он. – Разве можно меня за это винить?
– Да!
Да, черт побери, можно!
– Если бы ты знала, что лежит по ту сторону смерти, то поняла бы, что бояться нечего.
– А как же боль?
– А что с ней?
– Что насчет боли, которую ты причиняешь людям?
– Она длится недолго.
Смотрю на него, широко открыв глаза. Он не понимает! Боль – это боль, а смерть – конец всего. Да, возможно, есть и другие формы существования, но все же это конец. Тело погибает, и вместе с ним – все земные мечты и надежды. Он упускает из виду тот факт, что жизнь ценна сама по себе.
Я отступаю на шаг.
– Зачем ты звал меня?
– Ты не должна беспокоиться о сражении, которое произойдет завтра, – говорит он. – Ты останешься в лагере, в моем шатре. Здесь есть все необходимое.
Надо же! Значит, убивать других Война готов, но только не меня. Оказывается, он не хочет, чтобы его жестокость коснулась его «жены».
