И тут раздался глубокий судорожный вздох. Гилфорд оглянулся и с изумлением увидел, что глаза ботаника распахнулись.
Салливан устремил на него – или сквозь него, определить было сложно, – тяжелый взгляд. Один зрачок был неестественно расширен, белок испещрен кровавыми прожилками.
– Мы не умираем, – прошептал Салливан.
Гилфорд подавил желание попятиться.
– Эй, – произнес он, – доктор Салливан, лежите спокойно. Не надо волноваться. С вами все будет хорошо, помощь уже близко.
– Разве он не сказал тебе этого? Гилфорд не сказал Гилфорду, что Гилфорд не умрет?
– Не пытайтесь говорить.
«Не говори, – подумал Гилфорд, – потому что пугаешь меня до чертиков».
Губы Салливана изогнулись в кривой ухмылке; смотреть на нее было жутко.
– Ты видел их в своих снах…
– Пожалуйста, не надо, доктор Салливан.
– Они зеленые, как старая медь. С хребтами на животах… Они едят сны. Они едят все!
Слова ботаника задели Гилфорда за живое, но он усилием воли отогнал непрошеное воспоминание. Важно было не поддаваться панике.
– Гилфорд! – Левая рука Салливана, выметнувшись, вцепилась в запястье Гилфорда, а правая рефлекторно попыталась ухватиться за воздух. – Это одно из тех мест, где происходит конец света!
– Вы несете какую-то околесицу, доктор Салливан. Пожалуйста, постарайтесь уснуть. Том скоро вернется.
– Ты умер во Франции. Погиб, сражаясь с бошами. Ну и ну!
– Не очень приятно это говорить, но вы меня пугаете, доктор Салливан.
– Умереть невозможно! – заявил Салливан.
С этими словами он захрипел и испустил дух.
Через некоторое время Гилфорд закрыл глаза покойника.
Он еще несколько часов просидел рядом с доктором Салливаном, монотонно напевая под нос в ожидании того, что может выползти из тьмы и напасть.
Уже перед самым рассветом, обессилев, он задремал.
Они так отчаянно хотят выбраться наружу!
Гилфорд чувствует их гнев, их неудовлетворенность.
У него нет названия для них. Они как бы даже не вполне существуют. Они застыли между идеей и ее претворением, незавершенные, полуразумные, жаждущие воплощения. Физически это бледно-зеленые призраки несколько крупнее человека, чешуйчатые, шипастые, разевающие огромную пасть в безмолвной ярости.
«Они были связаны и заточены здесь после битвы».
Эта мысль принадлежит не ему. Гилфорд оборачивается. Он невесом; он плавает в глубине колодца, но не в воде. Самый воздух вокруг него лучится. Каким-то образом этот неявленный свет соткан сразу из воздуха, камня и собственной сущности Гилфорда.
Рядом плавает тощий юнец в форме американского пехотинца. Свет течет сквозь него, из него. Это тот самый солдат из снов Гилфорда, похожий на него, как брат-близнец.
«Кто ты?»
«Я – это ты», – отвечает солдат.
«Это невозможно».
«Кажется, что невозможно. Но это так».
Даже его голос почему-то знаком Гилфорду. Это голос, которым он разговаривает сам с собой, голос его потаенных мыслей.
«А кто они? – Он имеет в виду заточенных существ. – Демоны?»
«Можешь называть их так, если хочешь. Или называй чудовищами. У них нет никаких других устремлений, кроме как быть. Стать всем, что существует, – конечная цель».
Теперь Гилфорд видит их отчетливей. Видит чешую и когти, многочисленные руки, лязгающие зубы.
«Звери?»
«Нечто гораздо большее, нежели звери. Но и зверьми могут стать, если подвернется шанс».
«Это ты заточил их здесь?»
«Я. С помощью остальных. Но их заточение ненадежно».
«Я не понимаю».
«Видишь, как они трепыхаются на грани материализации? Вскоре вновь обретут физические тела. Если мы не свяжем их навечно».
«Свяжем?» – переспрашивает Гилфорд.
Ему становится страшно. Происходящее ускользает от его понимания. И он ощущает чудовищное давление снизу, неимоверное желание, не находящее выхода и зреющее миллиарды лет в ожидании того мига, когда оно получит волю.
«Мы свяжем их», – произносит солдат спокойно.
«Мы?»
«Ты и я».
Эти слова оглушают Гилфорда. Он сознает невероятную важность задачи, громадную, как луна.
«Я ничего не понимаю!»
«Терпение, братишка», – говорит солдат и тянет его вверх, все выше и выше, сквозь зловещий призрачный свет, сквозь туман и жар почти воплощения, точно ангел в изорванном мундире, пока наконец сам не растворяется в воздухе.
Над ним склонился Том Комптон с факелом в руке.
«Я бы поднялся, – подумал Гилфорд, – если бы мог».
Если бы здесь не было так холодно. Если бы тело не затекло в тысяче разных мест. Если бы он мог собрать в кучку ускользающие мысли. Ему необходимо было сообщить Тому Комптону что-то исключительно важное, что-то про доктора Салливана.
– Он умер, – выдавил Гилфорд.
Труп Салливана лежал рядом с ним, накрытый одеялом. Застывшее лицо ботаника в свете фонаря было бледным.
– Мне очень жаль, Том.
– Я знаю, – произнес следопыт. – Ты сделал все, что мог. Идти сможешь?
Гилфорд попробовал подняться, но только ударился головой об острый камень.
– Обопрись на меня, – велел Том.
И снова Гилфорд почувствовал, как его тянут вверх.
Оставаться в сознании было трудно. Оцепенелое тело хотело лишь одного: сидеть с закрытыми глазами.
– Мы разведем костер, как только выберемся из этой дыры, – пообещал следопыт. – Давай перебирай ногами.
– Сколько времени прошло?
– Три дня.
– Три?
– Возникли непредвиденные обстоятельства.
– Кого ты привел?
Они добрели до края колодца. Пространство под куполом заливал водянистый дневной свет. Какой-то высокий тощий человек с холщовым капюшоном на голове поджидал их, привалившись к каменной плите. Из-за тумана лица было не разобрать.
– Финч, – сказал Том. – Со мной пришел Финч.
– Финч? Но почему Финч? А как же Кек? Как же Робертсон?
– Они мертвы, Гилфорд. Кек, Робертсон, Диггс, Доннер и Фарр. Все мертвы. И нас ждет та же участь, если ты не будешь шевелить ногами.
