Каролина пообещала, что постарается.
– Мне страшно думать о том, как ты поплывешь через океан. В последнее время морские пути небезопасны. Говорят, весь американский флот стянут в Северную Атлантику.
– Меня это не волнует.
– А должно бы.
В конце недели миссис де Кёниг передала Каролине записку от Колина. Он писал, что объявили общую мобилизацию; его могут в любой момент перебросить в другое место; он хочет увидеться с ней как можно скорее.
Война, с горечью подумала Каролина. Только и разговоров что о войне. Всего десять лет прошло с тех пор, как мир пережил величайшее потрясение в своей истории, а теперь люди готовы передраться из-за того, что от него осталось. Из-за неосвоенной территории!
«Таймс», шестистраничная ежедневная газета, печатающаяся на волокнистой бумаге из минаретной целлюлозы, в последнее время едва ли не в каждой передовице ругала американцев за то, что вели дела на континенте так, будто это американский протекторат, за «навязывание границ» Британским островам, за заносчивость и самодовольство. Каролинин выговор вызывал в магазинах и на рынке косые взгляды. А сегодня Лили спросила у нее, что плохого в том, чтобы быть американцем.
– В этом нет ничего плохого, – заверила дочку Каролина. – Это просто разговоры. Люди расстроены, но рано или поздно они успокоятся.
– Мы скоро поплывем на корабле, – сказала Лили.
– Возможно.
Каролина перестала питаться вместе с Алисой и Джередом. Будь содержание, которое ей присылали из дома, более щедрым, она бы сняла номер в «Эмпайре». Но сейчас, со всеми этими бесконечными разговорами о войне, даже поход в паб становился испытанием. Дядя с теткой, если уж не было совсем никакой возможности избежать общения с Каролиной, держались с сухой учтивостью, хотя Лили по-прежнему привечали. Каролина обнаружила, что после того разговора с Колином стала воспринимать холодность родни менее болезненно. Даже поймала себя на том, что жалеет Алису – закосневшую в своих моральных принципах бедняжку, запутавшуюся в силках вины так же крепко, как эти фальшивые кудри, которые она вплетала в свои седеющие волосы.
– Спи, – сказала Каролина Лили в тот вечер, укутывая ее одеялом. – Спокойной ночи. Скоро мы уедем отсюда.
Малышка с серьезным видом кивнула. После Рождества она прекратила спрашивать об отце. Ответы никогда ее не устраивали.
– Далеко? – спросила она.
– Далеко.
– В безопасное место?
– В безопасное место.
Утро выдалось ясное, солнечное. На Фенчерч-стрит заливали мостовую, над городом плыл запах гудрона, отовсюду доносились цокот копыт и позвякивание сбруи.
Колин уже ждал на Темза-стрит у пристани, уткнувшись в газету. Солнце светило ему в спину. Каролину охватило волнение. Она не знала, что скажет ему. У нее не было никакого плана. Только надежды и страхи.
Она не дошла до Колина лишь нескольких шагов, когда в центре города взвыли сирены.
Этот вой парализовал ее, она вся покрылась мурашками.
Толпа на набережной тоже казалась парализованной. Колин оторвал от газеты встревоженный взгляд. Каролина вскинула руку; он подбежал. Сирены продолжали надрываться.
Она упала в его объятия.
– Что это?
– Я не знаю.
– Мне нужно к дочери.
Творилось что-то скверное. Лили наверняка перепугалась до смерти.
– Тогда идем. – Колин взял ее руку и легонько сжал. – Надо спешить.
С востока дул ветер – легкий весенний бриз, отдающий дымком и ароматами зелени. На реке мирно покачивались белые парусники. С юга, вдоль заболоченных берегов Темзы медленно продвигалась эскадра канонерок.
Глава 20
Все просто, сказал ему Крейн. Мы часть того, что набирает силу. А они – часть того, что ослабевает.
Возможно, с точки зрения Крейна, так оно и выглядело. Крейн проскользнул в вашингтонскую элиту – ну ладно, полуэлиту, недоэлиту, – как позолоченная ректальная свеча. Объявившийся в городе несколько месяцев назад, он сейчас работал на сенатора Классена в какой-то малопонятной должности. Не так давно переехал в собственную квартиру (за эту небольшую милость следовало благодарить богов), стал в салоне миссис Сандерс-Мосс завсегдатаем и заслужил право демонстрировать покровительственное отношение к Элиасу Вейлу на публике.
В то же время самого Вейла приглашали все менее охотно, его клиентура поредела и измельчала, и даже с Юджином Рэндаллом они теперь виделись не так часто.
Разумеется, Рэндалла вызвали на заседание комиссии конгресса по расследованию гибели экспедиции Финча. При такой огромной ответственности, наверное, у кого угодно покойная супруга отошла бы на второй план. Тем более что мертвые печально известны своей терпеливостью.
И все же Вейл уже беспокоился, не впал ли он в немилость к богам.
Он пытался отвлечься всеми доступными способами. Одна из новых клиенток, пожилая абортистка из Мэриленда, дала ему инкрустированный янтарем флакон с морфином и шприц чеканного серебра для подкожных инъекций. Показала, как найти и поднять вену, как ввести в нее полую иглу. Процесс наводил на смутные мысли о пчелах и яде. О, жало забвения! Вейл бездумно пристрастился к этому ритуалу.
Этот наборчик, уложенный в аккуратный серебряный футляр с портсигар размером, лежал в кармане пиджака, когда Вейл приехал в поместье миссис Сандерс-Мосс. Он не планировал его доставать, но день не задался: погода была слишком влажной для зимы и слишком холодной для весны. Элинор поприветствовала гостя с натянутым выражением лица – наверное, нельзя бесконечно эксплуатировать одно-единственное потерянное крестильное платьице, – а после обеда подвыпивший младший конгрессмен принялся донимать Вейла вопросами о его работе.
– Может, вы посоветуете что-нибудь дельное по поводу фондового рынка, мистер Вейл? Вы же говорите с мертвыми, наверняка у них накопились какие-нибудь наблюдения. Впрочем, едва ли у мертвых имеется много возможностей для инвестирования, верно?
– В нашем округе, конгрессмен, они не могут даже голосовать.
– Что, мистер Вейл, я задел вас за живое?
– Доктор Вейл, с вашего позволения.
– И в какой же конкретно области вы доктор?
«В области бессмертия, – подумал Вейл. – В отличие от тебя, разлагающийся кусок мяса».
– Вы знаете, мистер Вейл, я тут на досуге поинтересовался вашим прошлым. Произвел небольшое расследование после того, как Элинор рассказала, сколько платила вам за гадания.
– Я не занимаюсь гаданием.
– Зато наверняка прекрасно умеете считать денежки.
– Это оскорбительно.
Конгрессмен злорадно улыбнулся:
– О, и кто же вам такое сказал, мистер Вейл? Джон Уилкс Бут?
