Я думал, что июльский звонок изменит нашу жизнь. На самом деле, это потрясение мы выбрали сами. А вот августовское потрясение уже выбрало нас.
Следующие несколько недель прошли крайне болезненно. Нам рассказали о том, как судья будет рассматривать дело. Нас заверяли, что малыши, возможно, останутся с нами. Потом они добавляли, что если социальные работники расскажут, как всё было на самом деле, то детям придётся покинуть наш дом. Остальной мир перестал существовать. Мы чувствовали себя разбитыми, испуганными, растерянными. И вот тогда мой импульс снова замигал красным светом: «Тревога! Тревога! Защити Рейчел. Защити своих детей. Защити себя. Защити ваши разбитые сердца».
Я пребывал в оцепенении.
Рейчел испытала настоящее потрясение.
Через несколько недель тот же белый фургон, который высадил двух малышек весной, вернулся, чтобы уехать с двумя малышками осенью. Это произошло в мгновение ока. Это произошло без особого шума или эмоций со стороны женщины, которая бесстрастно усадила их в автокресла и приветливо, но неубедительно помахала рукой. Их забрали. Мы были разбиты. Рейчел была убита горем.
Последствия ухода близнецов оказались не самыми приятными. Наши мальчики наблюдали, как мы изображали настоящую печаль. Мы с Рейчел оказались на дне пропасти, цеплялись друг за друга, пытаясь выжить. В реальности это не ощущалось, однако мы проходили через самый тяжёлый период. Именно этот процесс помог нам понять, насколько сильными мы можем быть друг для друга. Потребовалось пережить ад, чтобы оценить способность переживать любые сложности, которые ещё выпадут на нашу долю в будущем. Я думал, что знаю, что мы сильны. Я думал, что знаю, что мы можем пройти через всё. На самом деле все эти мысли по поводу силы и стойкости оказались настолько незначительными по сравнению с тем, во что я верю теперь.
Наши мальчики? Они тоже проходили испытание на прочность. Жизнестойкость — это не та черта, с которой их официально знакомили. Мы никогда об этом не думали и ничего им не объясняли. Сейчас я понимаю, что из кожи вон лез, чтобы они никогда не попадали в ситуации, в которых нужно было бы проявлять стойкость.
Наша вера? Испытана. Действительно испытана. На самом деле, только когда мы стали вскидывать руки и спрашивать, зачем нам все эти испытания, мы смогли по-настоящему понять, что такое вера. Верить в Бога легко, когда всё идёт хорошо. А вот когда всё идёт ужасно? С этим мне никогда не приходилось сталкиваться.
Чтобы изменить мышление, мне потребовался этот опыт. Да, нам было очень тяжело, однако невозможность исправить то, что происходило в жизни, наделила нас невероятной выносливостью. Наша семья осознала, что мы готовы на всё. Мы обрели силу, хотя это и потребовало дискомфорта, слёз и неопределённости.
Мысль о том, что нам нужно взять себя в руки и вернуться к «нормальной» жизни, с трудом укладывалась в голове. Это казалось невозможным, но через пару недель после отъезда близнецов мы оказались на заднем дворе, погрузившись в разговор, который вёлся с тех пор, как они уехали: «Что нам делать дальше?» До этого момента Рейчел была инициатором разговоров об усыновлении, однако роли вдруг поменялись. И тут я сказал нечто столь нехарактерное для меня и моего стремления не испытывать боль: «Нам нужно продолжать искать дочь, потому что желание обрести ребёнка не может пропасть лишь потому, что мы столкнулись с трудностями».
В тот момент, вместо того чтобы предотвратить боль, я пытался предотвратить будущее сожаление. Я ясно видел, как лет через десять мы будем оплакивать дочь, которая так и не стала частью нашей семьи. Я понимал, что этот трудный, невозможный период однажды пройдёт, но ощущение неполной семьи будет витать над нами вечно, словно облако. Я знал, что мне будет тяжело продолжать попытки, но в тот день на заднем дворе я также осознал, что кратковременная боль — это ничто в сравнении с постоянным отказом от попыток.
Поэтому мы перешли на путь самостоятельного усыновления и договорились о встрече с адвокатом. В одну из пятниц в ноябре мы встретились с ним, чтобы узнать о процессе частного усыновления. В среду на той же неделе Рейчел попросила меня связаться с биологическим отцом близнецов и узнать, можем ли мы принести ему еду и одежду для малышей. Она хотела понять, могли ли мы сделать хоть что-то, чтобы поставить окончательную точку в этой истории.
Я ему позвонил, и у нас состоялся очень приятный разговор.
Он вежливо отказался.
Он не хотел иметь с нами ничего общего и не желал видеть нас в жизни своих дочерей. Мы находились по другую сторону от того, что могло бы стать битвой за опекунство, поэтому ему было трудно понять причину нашей просьбы.
Я его понял.
И я также понимал, что Рейчел будет подавлена. Снова.
Затем наступила пятничная встреча. Всё прошло хорошо. После четырёх часов, в течение которых мы расспрашивали о чуждом для нас процессе, мы ушли, чувствуя удовлетворение от принятого решения, от желания встать на новый путь, от наличия плана и возрождения мечты. По счастливой случайности офис адвоката находился по соседству с удивительным рестораном, где мы бывали уже пару раз. В этом ресторанчике в Беверли-Хиллз продавали сэндвичи с сыром-гриль за двадцать два доллара. Однако завышенная цена на хлеб и сыр вполне соответствовала шагу, который мы только что сделали.
Мы сидели на улице, глядя на фонтан и подслушивая нелепые разговоры пьющих светских львиц, вызывающие желание закатить глаза и скрестить пальцы. Идеальное место для того дня.
И вот, пока мы сидели, Рейчел вдруг задала мне вопрос: «Эй, а ты позвонил отцу девочек? Можно нам принести еду?»
Я знал ответ уже два дня, но решил держать его при себе, чтобы мы успели на встречу с адвокатом. Однако теперь настал момент истины. Я нахмурился и ответил: «Он не хочет иметь с нами ничего общего».
Слёзы не заставили себя долго ждать.
На Рейчел были стильные солнцезащитные очки. Знаете, такие, которые закрывают большую часть лица. Но когда эти слова сорвались с моих губ, из-под стекол по щекам тут же полились слёзы. И это был отнюдь не тихий плач. Это был настоящий удар по нутру. В тот же миг она снова вернулась к моменту, когда мы получили известие о невозможности удочерить близнецов. Она достаточно долго приходила в себя, чтобы сквозь сильные рыдания произнести два слова, которые я никогда не забуду: «С меня хватит».
Мой убедительный аргумент на заднем дворе — это одно. Но в тот раз, сидя в ресторане, я не сомневался, что смогу её убедить. И дело было не в том, что последние четыре часа встречи резко вычеркнулись из жизни. Она выбрала закончить этот марафон, которым стал наш изменчивый путь к удочерению. Рейчел устала, и в тот момент я её понимал.
Столики в этом ресторане с бургерами за двадцать два доллара располагались невероятно близко друг к другу. Настолько близко, что, когда мужчина за соседним столиком хлопнул рукой по нашему столу, мы оба прекратили рыдать.
«Вы не имеете права сдаваться», — решительно прогремел он.
