— Да-а-а? — почти натурально удивилась мелкая и с самым задумчивым видом дожевала бутерброд. — Тогда ладно. Ну так о чём я? А! Так вот, она ж того… Милая, тихая, спокойная, воспитанная… А в голосе такие интонации железобетонные… Что даже мне захотелось срочно покаяться во всех грехах своих тяжких! И завещание составить на досуге…
— Нормальные у меня интонации, — я выпрямилась, показательно отодвинув от себя кружку и скрестив руки на груди. Сама не заметив, как в голосе промелькнула совсем уж детская обида.
Кир с Данькой встрепенулись и тихо прыснули, глядя на моё недовольное лицо. Тут же вновь принявшись усиленно разглядывать столешницу, стоило мне на них глянуть. Как будто в переплетении древесных узоров был скрыт весь смысл жизни, ей богу!
— Тю! Обман зрения, загул слуха, точно говорю! — легкомысленно махнула рукой Валерия. И понизив голос, тоном заядлой сплетницы добавила. — Вон, братец мой тоже того… Милый. Пока рот не открыл. А как открыл… — тут она сделала большие страшные глаза, выдав. — Ой, держите меня семеро, да за… Ай! Больно же, изверг!
— Такай прочная и толстая кость не может болеть по определению, — хмыкнул Алексей, отложив телефон в сторону. С минуту он внимательно изучал взъерошенные макушки моих братцев, после чего тихо, очень спокойно проговорил. — Рассказывайте, братцы-кролики. Кто, что, зачем и почему.
И вот вроде бы в голосе его и тоне не было ничего такого криминального. Но желание спорить, почему-то, отпало не только у потирающей многострадальный затылок Лерки, нет. У меня тоже. Что уж говорить про близнецов, наконец-то оторвавшихся от созерцания кухонного стола. Переглянувшись, парни жалобно, синхронно вздохнули и…
Выложили всё как на духу. Без прикрас и без утайки. Смотря прямо на меня виноватым, жалобным и испуганным взглядом. А я…
А что я, собственно?
Пальцы сжали тонкий фарфор, сжимая его с каждым словом всё сильнее и сильнее. Утихшая, было, буря чувств и эмоций, вновь поднялась, закручивая внутренности в морской узел и выворачивая наизнанку все потаённые уголки моей души, все мои страхи и опасения. Заставляя стискивать зубы до боли от злости, и крепко жмурится, пытаясь держать себя в руках. Остро сожалея, что виновники случившегося так восхитительно вовремя и возмутительно нагло отсутствуют.
Ну надо же, как удачно!
Горький чай без сахара ни капли не заглушал ядовитый привкус горечи на языке. История оказалась обыденной до омерзения и тошноты. И от этого ещё более мерзопакостной. Милая тётя Нина (Ниночка, Наташенька, а можно просто мама, ну мы же не чужие люди!) долго присматривалась, а сегодня, заметив, что я ушла в универ с утра пораньше, решила, наконец-то, показать зубки. Точнее, продемонстрировать моим домашним, кто ж тут хозяин и кого бояться и уважать надо.
К её неудовольствию, старшие близнецы, проспавшие к первому уроку и собиравшиеся в ускоренном темпе, попытку построить из себя заботливую мамочку не оценили. Вполне справедливо заметив, что она им никто и звать её никак. Тем самым, видимо, оскорбив её до глубины нежной, творческой, ранимой натуры.
Сказала бы, я какая у неё натура… С оттенком прелюбодеяния, прости господи! Но как говорится, не доказано — не факт, да.
Ну так вот. Услышав недвусмысленный такой посыл и совет не лезть не в своё дело, милая тётя Нина пошла дальше. И в ультимативной форме заявила нашему «любимом» папочке, что он должен научить детей послушанию. Что я, дескать, совсем их запустила, совеем они, млять от рук отбились! Ты же отец, ты же глава семьи, чтоб тебя!
— Ублюдок, — беззвучно прошептала, чувствуя, что держать себя в руках с каждым словом, с каждым взглядом на понурившихся мелких, становится всё тяжелее. — Какой же ты ублюдок… Папочка.
И нет, мне не стыдно за такие слова в адрес собственного, пусть и непутёвого, но родителя. Совершенно. Потому как доведённый до нужной кондицией хитрожопой сучкой Ниночкой Артём Романович Снегирёв решил поиграть в отца. В отца, который одним своим суровым взглядом строит на плинтусах всю свою большую, шумную семью. В отца, пользующегося непререкаемым авторитетом у собственных отпрысков.
В заботливого, заботящегося о своих детях отца, да. Отсутствовавшего в их жизни почти всю их сознательную жизнь!
Опустив голову, я продолжила разглядывать остатки чая в кружке. Стиснув вторую руку в кулак так, что ногти болезненно впились в ладонь, оставляя следы. Сжимаясь от фантомной беспомощности, сковавшей меня изнутри. От острой, безотчётной ненависти к себе, за то, что не смогла предусмотреть, понять, предупредить, защитить. Ведь кто бы сомневался, что попытку отца изобразить хоть какое-то подобие воспитательного процесса никто не оценил!
Ведь кто бы сомневался, чем это всё может закончиться…
Парни и так не особо терпимые к давлению, а ещё и доведённые за эту неделю в край, закономерно вызверились. Высказав всё, что думают и о нём, и о его пассии, ни капли, не стесняясь в выражениях. Выплеснув всю накопившуюся злость и обиду. За себя, за мелких… За меня. Мастерски проехавшись по всем больным мозолям и ни капли в этом не раскаиваясь. Даже после того, как он, не выдержав, отвесил обоим братьям полновесные пощёчины. Да так, что Данька от неожиданности влетел виском в косяк, а Кир впечатался носом в дверь.
Неделя домашнего ареста стала апогеем сего воспитательного процесса. После которого пришлось стирать разводы крови с пола, маскировать синяки тональником и врать классному руководителю про больничный и необходимость постельного режима. О том, чтобы позвонить мне мальчишки даже не подумали. Не хотели признаваться в собственной глупости, слабости и…
Просто не хотели, чтобы я волновалась. А мелкие и вовсе обиделись. Глупо так, по-детски, но затаили обиду, да. Ведь для них я была символом безопасности, тем, кто всегда защитит, тем, кто будет на их стороне. И тогда, когда это было важнее всего, меня рядом как раз таки и не оказалось, да.
Судорожный вздох сорвался с закушенных губ. Кружка жалобно, предательски тренькнула под напором побелевших пальцев. И развалилась на две неровных части, только чудом не поранив руку и не облив уже чуть тёплым чаем. Сморгнув накатившие на глаза слёзы, я сгорбилась, опустив голову ниже и не глядя по сторонам. Нет, я не спорю. Мне далеко до звания «идеальная мать». Хотя бы потому, что матерью-то я никогда и не была, так и оставшись для четырёх мальчишек старшей, любимой, слишком порою их опекающей сестрой. Нет, я не отрицаю. В их воспитании я явно где-то дала маху, что-то упустила, за чем-то не досмотрела. Впрочем, как и в любой другой нормальной семье со здоровым, активным ребёнком, чего уж тут говорить. Вот только…
Грудь сдавило от нелепой, эмоциональной, но такой ощутимой боли. И, не выдержав переполнявших меня чувств и невысказанных слов и мыслей, я с размаху ударила кулаком по столу. Разбрызгивая повсюду разлитый чай, разметав осколки чашки в разные стороны. Мальчишки вжали головы в плече, явно думая, что причиной моей злости стали они, но я этого даже не заметила, глядя на тонкую алую линию на краю ладони. Случайный, мелкий осколок рассек кожу, оставив неглубокую, но сильно кровоточившую царапину. А в голове царил полный раздрай, в котором набатом билась одна единственная мысль.
