Я прощаюсь с водителем, отпуская его до завтрашнего вечера, раньше я все равно никуда не выберусь, разве что до обеда пройдусь с Лесей по пляжу. А потом захожу в дом и, не включая свет, бросаю ключи на трюмо.
Краем уха я слышу шорох, но прежде, чем успеваю испугаться, чья-то рука зажимает мне рот.
Сердце уходит в пятки. Дыхание перехватывает от нахлынувшей паники, а потом…
Потом в нос ударяет знакомый запах цитрусов, табака и свежести. И шеи касаются горячие губы, добавляя в коктейль из адреналина и страха предательское возбуждение.
— Ты с ума сошел?! — Я пытаюсь вырваться, но у Виктора стальная хватка. — Я едва не умерла от страха! Не мог позвонить?! Зачем так пугать?!
Его бархатистый голос вызывает мурашки по всему телу.
— Потому что я знаю, что тебе так нравится.
Он вжимает меня в стену, проводя ладонью по задней поверхности бедра, поднимаясь к подолу платья. И, черт возьми, он прав.
Адреналин вкупе с возбуждением — как наркотик. Неправильное, пугающее сочетание, но безумно притягательное.
— В дом могут приехать новые жильцы… — Язык ворочается с трудом, меня уже бьет дрожь от предвкушения, когда грубые пальцы прикасаются к ноющему и набухшему клитору.
— Не могут, — отрезает Островский. — Я снял все апартаменты на этой вилле. И знаешь, что, котенок?
Его дыхание щекочет ухо.
— Я собираюсь трахнуть тебя сначала здесь, а потом в бассейне. И мне совершенно плевать, что ты на этот счет думаешь.
Я уже не способна ни о чем думать, я только упираюсь в холодную стену ладонями, когда муж входит в меня. На удивление это удается ему легко, хотя я не успела толком отойти от шока и возбудиться. Внизу разливается странное, совершенно новое тепло, его приносят влажные пальцы, продолжающие мучительную ласку. С губ срывается протяжный стон.
— Нравится новая смазка? Я знал, что ты оценишь.
В нарочитой грубости заводит именно это: ее запретность, неправильность.
Островский наматывает мои волосы на кулак, чтобы заставить выгнуться, и я послушно подаюсь навстречу сильным толчкам внутри себя.
Я знаю, что он не причинит мне боль, и отдаюсь расслабляясь. Из головы улетучиваются все мысли, кроме одной.
Я хочу кончить.
Закрываю глаза, опускаясь грудью на столик, прогибаясь в пояснице, чтобы получилось глубже, чувствительнее. Под руку попадаются небрежно брошенные ключи. Металлические зубчики больно впиваются в ладонь, но ни одна боль не сравнится с накрывающим в следующую секунду удовольствием.
Наша игра — не про секс и адреналин.
Она всегда нечто большее, чем жесткий секс. Она про доверие.
Он никогда не возьмет меня, если не будет уверен, что мне это нужно. Никогда не забудет про смазку. Никогда не оставит без нежности после.
А я никогда не испугаюсь и не допущу мысль, что Виктор причинит мне боль.
Маленький странный ритуал. Очень возбуждающий.
И после все надуманные печали кажутся не такими уж и унылыми. С ним я могу бродить по городку в ночи, любуясь звездами и вслушиваясь в мягкие волны, набегающие на песок. Могу сидеть на пирсе в ожидании рассвета и делиться бедами. О том, как болел живот, как грустно мне было, чему я научилась и что обязательно должен попробовать здесь.
— Как же твоя работа? — спрашиваю я.
— Да ну ее. Надоело. Я нанял директора. Пора бизнесу съезжать от папки и барахтаться самостоятельно. Если без меня там ничего не работает, в задницу такой бизнес, котенок. Я решил посвятить время тебе. Тем более, что ты совсем отбилась от рук.
- Я отбилась?! С чего это?!
— А кто третий день сидит на овсянке? Быстро с утра за тестом на беременность, а потом к врачу!
— Причем здесь беременность, Островский? У меня болит ЖЕЛУДОК. А не тошнит и не тянет на солененькое.
— Во-первых, это стереотипы. А во-вторых, мы столько трахаемся не предохраняясь, что даже если ты сломаешь ногу, я все равно принесу тебе тест. Он у тебя должен быть каждую неделю, перед воскресным завтраком.
Задумавшись, я лезу в календарь в телефоне, и понимаю, что у меня и впрямь задержка.
Хотя Островскому пока не стоит об этом знать. Он хочет детей, и, если это лишь совпадение, только расстроится.
— Там позвонил мой приятель из питомника. У них есть щенок. Берем?
Я едва не падаю в воду от радости. Как же я ждала!
Виктор смеется над моей в прямом смысле щенячьей радостью. Пока он ест чудом добытого холодного кальмара, которого мне принесли на ужин, а я успокаиваю желудок йогуртом, на запах съестного прибегают два крошечных котенка. Получив от Виктора по кусочку, они радостно укладываются рядом друг с дружкой, греясь и сыто жмурясь. Здесь вообще много котов, но эти — самые милые.
— Смотри, котенок — котята. Давай заберем?
— Ты же сказал, собаку!
— И собаку.
— А если я беременна? Куда мы поселим еще и ребенка?
— Странно, конечно, что ребенок у тебя в самом конце списка, после всех животных. Но мы купим квартиру побольше.
— Мне нравится наша. Там классный бассейн. И столько воспоминаний. Представляешь, кто-нибудь ее купит? Будет спать на нашем диване, плавать в нашем бассейне…
— Ага, вставит стекло в нашей двери, — фыркает Островский. — А мы не будем ее продавать. Будем оставлять детей, котов и собак с няней, а сами прятаться в нашей квартире. И делать новых детей. Скажи, классный план?
Я смеюсь, но на самом деле план и правда классный. И мне даже хочется, чтобы я оказалась беременна.
Мне все еще страшно, что я стану для своих детей таким же ужасным родителем, как были мои. Но Виктор совершенно спокоен, и это тоже про доверие — верить тому, кто верит в тебя.
— Как мама? — спрашиваю я.
Вряд ли я когда-нибудь проникнусь дочерней любовью настолько, чтобы с ней увидеться. Да и она ограничивается поздравительными открытками пару раз в год. Но я рада, что нет ухудшений.
— Нормально. Увлеклась скрапбукингом, очень страдает, что ей разрешают пользоваться ножницами только под присмотром. Тратит кучу денег на всякую хрень типа цветов.
