Телепорт. Моя комната.
Лёгкое касание губ… Золотые звёздочки в его глазах… Тёплые руки…
Толчок по моим мозгам и сдавленный стон за дверью.
— Что? — одними губами спрашивает муж, глядя в мои испуганные глаза.
— У меня детонатор сработал… Ещё тот, что Леда во дворце ставила, — шепчу ему в ухо. — Хлор! Он же менталист… Что говорить завтра буду, если спросит?
— Скажешь правду, что подруга на отборе поставила.
— Тогда он опять полезет! А я не умею защищаться…
— Хорошо, давай тебе новый поставлю.
Я закрыла глаза, терпеливо ожидая окончания процедуры. У Вольфа это заняло гораздо меньше времени, чем в прошлый раз у Леды.
— Спасибо…
— Угу. Петь, ты не волнуйся о Вилде, ладно?
Хлор! Прочитал! Ещё не хватало, что бы муж стал считать меня ревнивой стервой…
— Не буду…
— Вольф, маркиз идёт к твоей комнате, — выплыл из стены Гораций.
Муж чмокнул меня на прощание и телепортировался.
— Он после детонатора ещё идти умудряется, — пробурчала недовольно и, прямо в одежде, плюхнулась на кровать. — Какого хлора он ко мне приходил?
— Будто не догадываешься, — в тон мне, недовольно пробубнил призрак. — Девушка ему ясно дала понять, что любит другого, а он всё равно к ней лезет!
— Ага! Ты видел, какую ночную сорочку он мне приготовил? — продемонстрировала ему фривольную одежду. — Как для шлюхи!
— Гад! — возмутился хранитель. — Так думать о леди!
— Думать он может что угодно, но поступать… Этот мир портит людей! Я уже боюсь встречаться с оставшимися двумя!
— Петра, у меня такое впечатление, что сейчас ты говоришь не о своих друзьях, которые ушли сюда раньше тебя.
— Разумеется не о них! О Кельсе и о… Вилде.
— А это кто такие? Ты мне о них ничего не говорила!
Пришлось рассказать хранителю, ставшую уже легендой, историю Пентагерона и его членов. Дотошный призрак вытянул из меня не только сведения о деятельности и печальной участи экспериментальной группы, но и то, почему имя Вилда вызывает во мне содрогание.
Всё-то он видит! Всё-то он замечает! Психолог призрачный! Вывернул мне душу наизнанку, перетряхнул по частям, а складывать назад не собирается. А я сама себя извожу домыслами и предположениями!
— Моя королева, Вольф любит тебя! — рассуждал Гораций. — Я это в день нашего знакомства очень хорошо понял!
— Я знаю… Но ЕЁ он тоже… любил. И она была у него первая, — бесцветным голосом вещала я в потолок.
— Но прошло столько лет! Тем более, она старше тебя. Возможно, сейчас эта женщина выглядит как старуха. Этот мир не благоволит к женщинам.
— Можно подумать, он благоволит мужчинам! Ты вспомни, какие у них тупые физиономии. Нормальных лиц по пальцам пересчитать. Мартина, старик — меняла, да ещё мальчишка в монастыре. Всё!
— Да уж… — вздохнул Гораций. — Между прочим, ты монахам не отомстила, а обещала.
— Что? Ничего я им не обещала!
— А кто сказал, что дьявола им оставляет? Я, что ли?
— Ну-у, это я просто их запугивала. Типа, они меня в ведьмы всё-таки определили, тогда я им постояльца оставляю…
— А я бы им шороху навёл! — мечтательно проговорил хранитель.
— Вот и наведи! — я встрепенулась и хитро посмотрела на Горация.
Он подумал секунд пять, и озарился ехидным оскалом.
— А что… я могу!
— До монастыря сможешь добраться?
— Далековато… но, попробую! Просто времени у меня будет мало, амулет назад тянуть будет.
— Тогда давай выберем жертвы! — стала я загибать пальцы. — Фабиано, само собой. Лысый монах, который мне губу разбил. Детина этот, садист — дебилоид. Да, юношу, Кристиано не трогай!
— Юношу не буду, — усмехнулся Гораций. — Ладно, я пошёл. Думаю, маркиз сегодня ночью к тебе больше не сунется!
— Слушай, может, я схожу с тобой? В лесочке подожду, пока ты там шуровать будешь. Тогда, точно сможешь вволю покуражиться!
— А давай! Вольфа предупреждать будем? — спросил он с сомнением.
— Он может не одобрить… А если, не спрашивая, так никто и не запретит.
— Сомневаешься?
— Нет! Но… только давай быстро?
— Как прикажите, Ваше Величество!
— Тсс! Раскричался!
— Я же шёпотом…
На диверсию в монастыре у нас ушло не больше часа. Я телепортировалась в лесок, к знакомому дубу и отпустила призрака. Оставила в корнях камень-амулет и вернулась в замок маркиза. Так мы решили с Горацием. Мало ли, кому ещё приспичит заявиться ко мне среди ночи. Но всё было тихо. Я даже сама на минутку заглянула к Вольфу. Он беспокойно спал, разметавшись на кровати. Я не удержалась, и коснулась его губ губами. Только хорошая реакция спасла меня от разоблачения. Муж, лишь почувствовав лёгкое касание, попытался обнять меня. Еле успела отскочить, и тут же телепортировалась к себе от греха подальше. Потом, в назначенное время, вернулась в лес за хранителем.
Гораций был очень довольный собой. По его словам операция, под кодовым названием 'Месть ведьмы', удалась на славу! Уже в замке он мне в красках рассказал, как великолепно провёл время.
Первым делом призрак пронёсся по каморкам монахов, наблюдая воочию их аскетичный образ жизни. Правда, большинство монахов спало. Некоторые молились, стоя на коленях перед распятием. Но пороки общества были неистребимы даже в монастырских стенах. Именно эти грешники и подверглись глумлению со стороны потусторонних сил.
Лысому, меченному мной, монаху, яростно тискавшему распутную девицу, Гораций, высунувшись из стены лишь верхней частью тела, прочитал лекцию о венерических заболеваниях и ужасах, которые грозят тем, кто вовремя не лечился. А ещё подробно описал все симптомы, от себя приврав, что раннее облысение — верный признак смертельно опасной болезни. Девица, визжа, покинула монастырь, перебудив половину тех, кто спал.
Урбасу хранитель не показывался, но, зато помучил того звуковыми эффектами, изображая стоны и крики истязаемых людей. Детина сначала пытался избавиться от слуховых галлюцинаций при помощи молитв, но, в конце — концов, не выдержал и побежал под крыло к настоятелю. Святой отец Фабиано как раз в этот момент закончил ночную трапезу. Недоеденный окорок благоухал на тарелке, красное вино искрилось в большом серебряном кубке. Толстяк как раз собирался испить глоток вожделенного алкоголя, когда, закрытая на задвижку дверь, была выбита невменяемым Урбасом, и обрушилась прямо на грузную фигуру настоятеля. Этот грохот разбудил оставшуюся половину спящих монахов, которые бросились на вопли обезумевшего брата.
Их взорам предстала ужасающая картина. На полу лежал распростёртый, придавленный дверью отец Фабиано, а из-под его тела растекалась кровавая лужа. Рядом с дверью бился в истерике Урбас, каясь в грехе смертоубийства.
