– А вы не боитесь, что они нарочно ее опустят? – прошептал Кип.
– Нет.
А Кип боялся. Но Гэвина ничего не пугало. Он схватился за концы сломанной оси и свел их вместе. Это было бесполезно, они были перекручены и погнуты, но Гэвин свел их как смог и постепенно соединил желтым люксином. За осью последовало тележное колесо. Он починил, что смог, и заменил, что не смог.
Он выбрался наружу и махнул рукой. Люди опустили телегу на дорогу, та легко выдержала груз. Помогавшие ликующе заорали. Гэвин похлопал крестьянина по плечу.
– Этого хватит дня на три, потом тебе надо будет починить ее по-настоящему, но до тех пор продержится.
– Спасибо вам, господин, огромное спасибо. Я уж думал, что меня точно порешат. Они же все дневной заработок потеряли бы. Вы спасли меня, господин.
– На здоровье, – улыбнулся Гэвин. – Теперь запрягай лошадей.
Только увидев их улыбки, Кип понял до конца, что сделал Гэвин. Десять минут труда и небольшая ловкость рук – и он превратил раздражение в возможность завоевать не только тех, кто ему помогал, но и всех, кому они об этом расскажут. Невозможное дело – сам Призма вместе с ними решительно взялся за тяжкий труд поднять и перенести телегу, не побоявшись замарать свое дорогое белое одеяние, работал с ними плечом к плечу! Это многое сказало этим людям. Правитель, готовый попотеть вместе с ними – правитель, способный понять людей, в поте лица добывающих хлеб свой. Такому человеку легче верить, чем щеголю в шелках, который, может, и благородный, и ученый, да жизни настоящей не знает.
– Вот почему почти никто не зовет его императором Гайлом, – негромко сказал Железный Кулак, поняв мысли Кипа. – В душе он не император – он промахос. Это не всегда лучший способ сражаться, но это его единственный способ. Вот почему люди будут умирать за него.
– Тогда почему он не остался промахосом? – спросил Кип, гадая, не опасный ли это вопрос.
– Я мог бы привести с десяток причин. Но, честно говоря, не знаю.
Жестом руки – конечно же, ради показухи – Гэвин высвободил весь люксин, и тот, мерцая, растворялся, пока не рассыпался прахом. Он кивнул товарищам по труду и жестом велел Кипу следовать за ним.
Когда Кип догнал Гэвина и вышел из ворот, Гэвин сказал:
– Ты еще не сделал мне зеленый люксиновый шар?
– Что? – запротестовал Кип. – Поверить не могу, у меня же не было и шанса…
О! Он снова поймал меня. Гэвин ухмылялся.
– Кип! – сказал он. – Смотри, на небе написано – наивность!
Кип поднял взгляд, словно в растерянности.
– А? Где?
Гэвин рассмеялся, и если он не ошибся, улыбнулся даже Железный Кулак.
– Немного медлит на старте, но держи ухо востро, когда он разгонится. Кого-то он мне напоминает. – Его усмешка сказала Кипу, что этот «кто-то» – он сам. Он положил руку Кипу на плечо.
Этот жест вызвал в Кипе вихрь ощущений, которые он не мог понять. Прикосновение было властным – это мой мальчик, говорило оно. Его мать говорила эти слова не раз – всегда после того, как Кип что-то портил. И никогда с гордостью.
Гэвин Гайл был не просто великим человеком. Он был хорошим человеком. Кип был готов на все ради него.
Глава 63
– Генерал, мне нужно поговорить с вами. – Лив Данавис нашла отца на крыше Травертинского дворца, перед ним на столе были разложены списки задач и отчеты. Солнце еще не взошло, и он кутался от утреннего холода. Он стоял, забыв на миг о работе, опершись спиной на край стола и глядя на восток.
– Значит, сегодня генерал, а не отец, – сказал он, дернув ртом. – Видать, я в опасности. Подойди.
Лив подошла к нему, и он притянул ее к себе, чтобы они могли вместе смотреть на восход солнца.
– Мгновения красоты поддерживают нас в часы мерзости, – сказал ее отец. Она смотрела, как он наблюдает за солнцем. Его синие глаза – за пределами красного ореола, конечно, – выглядели устало. Корван Данавис всегда умел обходиться сном более кратким, чем любой, кого знала Лив, так что она понимала, что усталость эта не от недосыпа. Не впервые видела она это выражение на его лице, но, сдается, впервые поняла его.
Каждый раз, когда глаза его сужались и радость уходила из ее обычно веселого отца, он переживал битвы.
Сегодня он готовился к очередным смертям – и сражениям за того самого человека, который в прошлом убивал его людей, за Гэвина Гайла. Наверное, у него сердце разрывалось.
Солнце встало среди роскошного розового и оранжевого, отразившегося в волнах, и напряжение медленно ушло из глаз ее отца. Лив видела веснушки на карамельной коже под его глазами, и легкий красный отлив в его волосах вспыхнул огнем в лучах солнца. Она не унаследовала ничего – ни даже синих глаз, которые могли бы помочь ей стать более сильным извлекателем.
Губы Корвана чуть шевелились. Ох, он молится, поняла она. Закончив, он осенил себя трехпальцевым треугольником: коснулся большим пальцем правого глаза, средним левого и указательным лба – духовного третьего глаза. Завершил жест, коснувшись рта, сердца и рук. Три и четыре, совершенная семерка, печать Оролама. То, что ты видишь, во что веришь, как себя ведешь. Он не отвернулся от восходящего солнца.
– Ты пришла спросить, как я могу сражаться за своего старинного врага, – сказал он.
– Он убил мою мать, – ледяным голосом ответила Лив.
– Нет, Аливиана, не он.
– Его люди. Разницы нет.
– Ситуация куда сложнее, чем ты думаешь.
– Что это значит? Не надо со мной как с ребенком!
– Прости, Аливиана, я должен защитить…
– Мне семнадцать. Я три года прожила без твоей защиты! Ты больше не должен меня защищать.
– Не тебя, – сказал Корван. – Защитить других от тебя.
Что? Это было как удар под дых. Ее отец не доверяет ей?
– Знаешь, кто в семнадцать лет опрокинул мир? – спросил Корван. – Дазен Гайл.
– Но… но… это даже близко не лежало!
– Аливиана, я прошу тебя доверять мне. Я видел отцов, которые дурно пользовались своим положением и требовали рабского повиновения от своих детей. Я ведь никогда так не поступал с тобой, верно? Когда ты решила уехать в Хромерию, а я не хотел этого, когда я сказал, что смогу обучить тебя всему, что тебе надо знать об извлечении, что случилось?
– Ты отпустил меня. – В конце концов.
– И жизнь твоя там была ужасна, но ты показала мне, насколько ты сильна, и вот вам! Я горжусь тобой, Аливиана. Ты плавала в море с демонами и выжила. Но я прошу тебя довериться мне в этом. Я поступаю правильно. Клянусь. Я не забыл твою мать. Я не забыл тебя.
Она не смогла выдержать его взгляда и продолжать пылать праведным гневом перед открытым, честным отказом отца быть еще более открытым и честным. Он стоял на своем, и больше чем кто бы то ни было Лив знала, что честь его безупречна. Она также знала, что, приняв решение, он не отступит. Раз она сама упряма, то должна бы понять.
