– Мой сын умеет летать. – Ее лицо озарила улыбка. – Дазен, я так горжусь тобой.
Гэвин попытался заговорить, но безуспешно.
Глаза ее были ласковы.
– Я помогу тебе, – сказала она. Она преклонила колена возле ограды, избрав большую формальность. Гэвин должен был понимать, что его мать поступит именно так.
– Владыка Призма, я хочу исповедоваться в своих грехах. Исповедуете ли вы меня?
Гэвин сморгнул внезапные слезы, взял себя в руки.
– Охотно… дочь моя.
Ее поза простого благочестия помогала ему играть его роль. Здесь и сейчас он не был ее сыном. Он был ее духовным отцом. Связью с Ороламом в самый священный день ее жизни.
– Владыка Призма, я вышла замуж неразумно и жила в страхе. Я поддалась страху, что муж бросит меня, и молчала, когда должна была говорить. Я позволила ему настроить моих сыновей друг против друга, и один из них из-за этого погиб. Их отец не предвидел этого, поскольку он был дураком, но я-то видела.
– Матушка, – прервал Гэвин.
– Дочь, – твердо поправила его она.
Гэвин помолчал. Неохотно уступил.
– Продолжай, дочь моя.
– Я говорила жестокие слова. Я солгала тысячу раз. Я обращалась с моими рабами, не заботясь об их благополучии… – Она говорила пять минут, не жалея себя, откровенно и решительно, сжато – не ради себя, ради Гэвина – ему этой ночью надо будет исповедовать остальных. Это было сюрреалистично.
Гэвин слышал такие ошеломляющие признания и видел темные стороны души людей с репутацией святых за последние шестнадцать лет, но слышать ее признание в том, что она избила беззащитную рабыню через минуту после того, как обнаружила Андросса в постели с другой женщиной, было душераздирающе. Это выбивало из душевного равновесия. Слышать исповедь матери было все равно что видеть ее нагой.
– И я убивала, трижды. Ради моего сына. Я потеряла двух мальчиков, я не вынесла бы смерти последнего, – сказала она. Гэвин едва смог ей поверить. – Однажды я убила черного гвардейца, который заподозрил его, устроив ему назначение на опасный пост во время восстания Красного Утеса, где, как я знала, его точно убьют. Другой раз я направила пиратов на корабль, который вез домой Дервани Маларгоса после многих лет блуждания по пустошам Тиреи. Он говорил, что находился ближе всего к пожару у Расколотой Скалы и видел то, чего не видел никто другой. Я пыталась подкупить его, но он ускользнул. И раз я наняла убийцу во время заговора Терна, используя чужую войну для прикрытия убийства человека, собиравшегося шантажировать моего сына.
Гэвин потерял дар речи. В первый год своего маскарада ему пришлось убить троих, чтобы сохранить свое инкогнито, и изгнать несколько десятков. Затем двоих за семь лет. Он никого не убивал хладнокровно с тех пор – до База. Гэвин знал, что мать прикрывает его, но всегда думал, что она делает это, передавая ему собранную ей информацию. Фелия всегда яростно защищала его, но он не представлял, насколько далеко она может зайти. Как далеко он вынудил ее зайти, поскольку вытеснил Дазена.
Оролам благой, как же мне жаль, что я не доверял тебе, чтобы ты могла простить меня за то, что я сделал.
– Каждый раз, – сказала она, – я говорила себе, что служу Ороламу и Семи Сатрапиям, а не только своей семье. Но моя совесть никогда не была чиста.
Потрясенный, он произнес традиционные слова, предлагая ей прощение. Она встала, пристально глядя на него.
– Мой сын, есть несколько моментов, которые ты должен знать прежде, чем я сложу мое бремя. – Она не стала ждать, пока он что-то скажет, что было хорошо, поскольку он не думал, что сумеет. – Ты не злой сын, Дазен. Ты заблудший, но не злой. Ты истинный Призма…
– Заблудший? Я перебил семью Белый Дуб! Я…
– Неужели? – резко перебила его она. Затем, уже мягче, продолжила: – Я видела, как этот яд разъедал твою душу шестнадцать лет. И всегда ты отказывался говорить об этом. Расскажи мне, что случилось. – Его мать была настоящая Гайл, если не по крови, так по духу. Она всегда хотела об этом поговорить.
– Не могу.
– Если не мне, то кому? Если не сейчас, то когда? Дазен. Я твоя мать. Позволь дать тебе это.
Язык его был тяжелым, как свинец, но образы всплыли перед его взором в одно мгновение. Глумливые лица братьев Белый Дуб, приступ парализующего страха. Гэвин облизнул губы, но не мог выдавить ни слова. Он снова ощутил ту ненависть, ярость и несправедливость. Семеро на одного, даже больше. Ложь.
– С Гэвином отношения и так уже были плохи. Синий и зеленый открылись во мне рано, но я начал подозревать, что способен на большее. Я сказал ему. Понимаешь, мы отдалились друг от друга после того, как его объявили Призмой-наследником, а убийство Севастиана каким-то образом только ухудшило все. Я думал, что если скажу ему, что мой дар развивается, то это вернет его. И мы снова станем лучшими друзьями. Но ему это не понравилось. Совсем. – Откуда-то на глаза Гэвина набежали слезы. Он так тосковал по брату, что сердце его разрывалось. – Теперь я понимаю, насколько молодой человек может опасаться утратить то, что делает его особенным. Тогда не понимал. На другой день после того, как я сказал ему, что я полихром, я услышал, как он уговаривает отца сговорить ему Каррис. Это было самое большое предательство, какое я только мог представить. Ее любовь делала меня особенным. Прошло некоторое время, прежде чем я увидел в этом симметрию. Как бы то ни было, я думал, что Каррис любит меня, как я ее. Когда отец объявил о ее помолвке с Гэвином, мы решили бежать вместе. Наверное, она кому-то проболталась. Или это была случайность. Может, Гэвин показался ей лучшей добычей. Мы с Каррис должны были встретиться у особняка ее семьи после полуночи. Ее не было. Ее горничная сказала, что она внутри. Конечно, это была ловушка. Братья Белый Дуб знали, что у меня свидание с Каррис, и они хотели преподать мне урок. Сказали, что я опозорил их, сделал их сестру шлюхой.
Они схватили его, как только он вошел внутрь. Все семеро братьев. Они сорвали с него плащ и отняли его очки и меч. Он помнил большой закрытый двор, высовывающихся из окон и дверей слуг. Во дворе горел большой костер – полно света, но не для сине-зеленого бихрома без очков.
– Они начали избивать меня. Они были пьяны. Некоторые стали тянуть красный. Ситуация вышла из-под контроля. Я думал – до сих пор думаю, – что они хотели убить меня. Я вырвался, но ворота были заперты.
– Они заперли ворота? – спросила Фелия Гайл. Все были уверены, что это сделал Дазен из-за своей жестокости. Отец Каррис знал правду, но не сказал ничего против этой лжи.
– Они не хотели, чтобы я вышел, или чтобы какой-нибудь гвардеец или солдат снаружи смог вмешаться прежде, чем они закончат. – Гэвин замолк. Глянул на мать. Ее лицо было сама нежность. Он отвел взгляд. – В ту ночь я впервые расщепил свет. Это ощущалось… волшебно. Я думал, что мог бы быть суперфиолетово-желтым полихромом, но в ту ночь я извлек красный. Много красного. Наверное, я не был готов к тому, что делает красный, когда он в бешенстве. – Он вспомнил шок на их лицах, когда он начал извлекать. Они знали, что он сине-зеленый. Они знали, что то, что он делает, невозможно. В каждом поколении бывает лишь одна Призма. Воспоминания о слетающих с его окровавленных рук шарах огня и дымящемся черепе Колоса Белого Дуба, все еще стоявшего на ногах, о гвардейцах Белого Дуба, гибнущих десятками, о разлетающихся во все стороны конечностях, о крови повсюду… – Я перебил братьев и всю охрану Белого Дуба. Пожар распространялся. Ворота упали, когда я вышел. Я слышал крики людей. – Он ушел, спотыкаясь, опустошенный, отупевший, искать свою лошадь.
