Все время, пока Лив была здесь, Призма наблюдал за тем, как его бастард проходит испытания.
Если считать, что испытание шло с того мгновения, когда Гэвин впервые глянул за спину Лив, то тянулось оно долго. Обычно это не занимало дольше минуты.
Они оба повернулись к кристаллу.
– Что сказал испытатель, когда тебя опустили в Трепалку? – спросил Гэвин.
– Он сказал, что хороший мятежник – мертвый мятежник и что у моего отца кровавый должок перед ним, – сказала Лив. Смысл, как всегда, был в том, чтобы напугать испытуемого. От страха глаза расширяются. От страха соискатель извлекает на пределе способностей. А также это помогает самым надменным отпрыскам знатных семей начать обучение с толики смирения.
– А вам? – спросила Лив. Оба они не отрывали взгляда от кристалла.
– Что-то о моем брате, – ответил Гэвин, – оказалось правильнее, чем они думали.
– Простите, – сказала Лив. Она не была уверена, извиняется ли она за вопрос, за испытателя или за тот кошмар, в который превратилась жизнь Гэвина после вынужденного убийства собственного брата.
– Мне никогда не нравилось пугать их. Камера и без того жуткая, и страха провалить испытание вполне достаточно. Незачем убеждать соискателей, что они и вправду могут погибнуть. Это ломает людей. Детей.
Лив никогда не думала об этом так. Трепалка просто была. Все через нее проходили. Она была неотделима от извлечения, от Хромерии. Если что и объединяло всех извлекателей, так это Трепалка.
– Все знатные девушки знали, что будет, – сказала Лив. – В отличие от нас, остальных, они знали, что само испытание им не повредит, так что разговор в момент испытания был единственным, что могло их напугать. Услышать, как испытатель из враждебной семьи намекает на несчастный случай, довольно страшно.
– Я не думал об этом, – сказал Гэвин. – Все мои друзья из знати. Мне казалось, все знают, что им предстоит.
Да конечно. Это еще один способ для Хромерии выразить благосклонность к таким, как ты.
Гэвин прокашлялся.
– Лив, мой сын может оказаться особенным, по-настоящему одаренным. Мы сейчас выясним, но я не удивлюсь, если он полихром. Он тиреец, но его мать только что умерла, он столкнется с ложными друзьями и незаслуженной враждой лишь потому, что он мой сын; он не приживется нигде, и все равно на него постоянно будут смотреть. Если к тому же он еще и талантлив… он может превратиться в чудовище. Он будет не первым в моей семье, кто дурно распорядится большим могуществом. Этот дар не просто дар, ты знаешь.
– Чего же вы хотите от меня? – спросила Лив. Она действительно будет учить сына Призмы? Бастарда, но все же. С ее плеч словно сняли гигантский груз. Призма был просто Призма – ну, насколько можно быть просто самым могущественным человеком в мире, – но он был господином, которому она была обязана службой. Обычной службой. Не особо тяжкой, с учетом того, как радикально он изменил ее жизнь.
– Возможно, он окажется монохромом. Вероятно. Я забегаю вперед, – сказал Гэвин.
– А если нет? – Дай мне знать, чего ты ожидаешь, иначе я провалю задание – и ты потом на меня за это обрушишься.
Типичный аристократ. Лив обрадовалась, что способна раздражаться. Она приходила в себя.
– Делай вид, что он нормальный. Во всем. Я знаю, что он очень быстро это поймет, если мы тут останемся, но я намерен забрать его отсюда как только смогу. А пока дай ему немного нормальности. Будет бесить тебя – ори на него. Бей по рукам палкой, если будет вести себя плохо, поняла? Но если он овладеет чем-то трудным, делай вид, что это хорошо, но ничего необычного. Я хочу, чтобы он понял, что те, кто имеет значение, не должны ценить его за то, кто его отец или какой цвет он извлекает.
– И кто же имеет значение? – саркастически спросила Лив. Вообще, она не хотела говорить этого вслух, но Гэвин был забавно идеалистичным. Конечно, кто ты и что извлекаешь, было важно. Может, если ты родился на вершине горы, ты можешь говорить, что гора не важна, но те, кто туда взбирается, и те, кто рожден под горой и никогда на нее не взойдет, думают иначе.
– Мы с Ороламом, – сказал Гэвин, пропустив ее тон мимо ушей. – Если мы будем единственными, чье одобрение он ценит, у него будет шанс.
Лив не знала, как это воспринимать – как самое надменное утверждение, которое она слышала в жизни, или самое искреннее. Может, оба. Однако это напомнило ей, кем и чем был Гэвин. Оролам, она была слишком саркастична в речах перед Призмой, тем, кто во всем мире ближе всего к Ороламу. И хвала Ороламу, что Лив отвергла эту мерзкую женщину. Пусть даже ей это дорого обойдется. Шпионить за самим Призмой? Это же сущее кощунство. Вдобавок к тупости, неуклюжести и пугающей легкой влюбленности Лив должна еще и предательницей стать?
Она сглотнула.
– Прошу прощения, владыка Призма, я была…
Гэвин поднял руку и резко встал.
Лив глянула на кристалл, но не увидела ничего. Кристалл не изменился. Она посмотрела на Гэвина как раз в тот момент, когда тот побледнел – затем лицо его просияло как солнце, что вышло из-за густых черных облаков.
По его коже прошла волна цвета, и он вскинул руку. Трескучая, мерцающая трубка люксина вырвалась из его руки и приклеилась к кристаллу на противоположной стене, как радужная паутина в огне. Все больше люксина выходило из него, погружаясь глубже в кристалл.
И вдруг так же резко, как начал, Гэвин остановился. Мгновением позже кристалл вспыхнул нефритово-зеленым, затем менее насыщенным синим. Гэвин облегченно вздохнул.
– Что это было? – спросила Лив.
– Секрет! – рявкнул Гэвин. Он сделал знак, Лив ощутила порыв холодного ветра и услышала, как окна тяжело опустились в свои пазы.
– Иди сюда, – приказал Призма. Его тело наполнилось всеми цветами радуги и более. Канат зеленого люксина обернулся вокруг цепи из наполненного желтым синего, истекающего из его руки. – Давай, девочка! Я должен оказаться там первым, чтобы наблюдать за всем, а ему понадобишься ты. – Ошеломленная, Лив поспешила к Призме. Она даже не понимала, о чем он.
– Садись мне на спину, – сказал Гэвин.
– Что?
– На спину мне, быстро! Держись крепче.
Она прыгнула ему на спину. Его тело было неестественно горячим от субкрасного, который он удерживал вместе со всеми остальными цветами. Что Гэвин делал? Она снова посмотрела на цепь, которую он держал. Затем он обернулся лицом к пустоте за окном. Она пискнула и намертво вцепилась в него.
– Нта крро! – сказал Призма.
– Что? – спросила Лив, ослабив хватку на его шее.
– Не так крепко! – прорычал он.
Она извинилась, и ленты люксина обвили ее тело, крепко привязав Лив к самому Призме. Гэвин разбежался и прыгнул в окно.
Поначалу Лив видела лишь люксин, разматывающийся из ладони Гэвина, как паутина, точно со скоростью их падения. Она осознала, что понятия не имеет, сколько им падать до Трепалки или откуда Гэвину знать, когда остановиться. И как он собирается вернуться в башню снаружи? Надеется, что кто-то оставит окно открытым?
