– Прекрати! – возмущается мама. На ее лице написано отвращение. Она указывает на меня пальцем. – Здесь же наша дочь!
Отец переводит на меня мутный взгляд.
– Ты знаешь, что такое «трахаться», Элизабет?
Я нервно катаю консервированные горошины по тарелке. Вся дрожа, я качаю головой, до смерти боясь ответить на этот вопрос неправильно. Все, что я знаю, – это плохое слово.
– Видишь, все в порядке, – делает вывод отец и пожимает плечами. Затем он просит маму передать тарелку с ветчиной, и голос у него безмятежный. Я с облегчением вздыхаю. Кажется, пронесло. Некоторое время мы все сидим в молчании.
А потом я задаю своей матери вопрос – без какой-либо задней мысли.
– Мам? Это то, чем вы занимаетесь, когда тот парень приходит к нам домой и вы потом издаете странные звуки?
И я проглатываю свой давно уже остывший горошек. Мама стремительно бледнеет, а отец приоткрывает рот – я вижу блеск его серебристых коронок.
– Что? – Стул протестующе скрипит, когда отец резко разворачивается. – О чем ты, Птенчик? Что за мужчина…
Мама быстро его перебивает.
– Да не слушай ты ее, – говорит она, откидывая волосы за плечи. – Она просто слишком много смотрит этот чертов телевизор.
Но ее с головой выдает застывший в глазах ужас.
– Что за мужчина? – снова спрашивает отец. Я жму плечами.
– Просто какой-то милый мужчина. Мамочка вместе с ним стонет, – подтверждаю я. И добавляю убийственное: – А если я сижу тихо, то он дает мне конфетку.
Никогда я больше не видела, чтобы отец так стремительно впадал в ярость – даже когда он бил меня ремнем. Я отодвигаю стул как раз вовремя – в следующую секунду отец обрушивает на стол удар, отправляя его в полет через всю кухоньку. Мама оказывается прижатой к стене.
– Катрина, о чем, мать твою, она говорит?
– Я не знаю, – лепечет мама и пытается освободиться, отодвинуть стол в сторону, но отец крепко его держит.
– Ты еще и занималась этим при моей дочери?!
Мама смотрит на меня широко раскрытыми от ужаса глазами и молчит. Отец надвигается на нее, одним плавным движением выдергивает из-под нее стул – и мать просто сползает по стене на цветастый линолеум. Он так крепко сжимает спинку стула, что я боюсь, что дерево вот-вот разлетится в щепки.
– Я спрашиваю еще раз, Катрина, – практически кричит отец, а его громадная ладонь крепко хватает мамин подбородок, заставляя ее поднять голову. – Кого ты приводишь в мой дом?
– Никого, – шепчет мама. Она плачет, и в ее голубых глазах плещется ужас.
Я тоже напугана. Никогда в жизни я еще не была так напугана… Напугана настолько, что по моей ноге начинает течь теплая струя мочи.
– Папа! – кричу я. – Не трогай мамочку!
Воздух становится словно каким-то густым. Я все повторяю и повторяю:
– Пожалуйста! Папочка, пожалуйста…
Он даже не поворачивается в мою сторону – его взгляд словно намертво прикован к лицу моей матери.
– Все хорошо, Птенчик. Ты не сделала ничего плохого.
– Но мамочка…
– Мамочка вела себя очень плохо. А если мамочка ведет себя плохо, ее нужно наказать, – объясняет он и снова сильно сжимает ее подбородок. – Так ведь, Катрина?
– Нет… ты с ума сошел! Перестань! – визжит мама.
– Кто этот мужчина, Катрина?
– Пожалуйста. Пожалуйста, не надо, – повторяет она, а по ее лицу текут слезы. – Хотя бы не у нее на глазах. Пожалуйста.
Большим пальцем отец вытирает с ее щек мокрые дорожки.
– Кто он?
Мама только мотает головой, снова и снова, ее взгляд беспорядочно скачет по комнате в поисках спасения. Спасения, которого не наступит. Вдруг ее глаза останавливаются на телефоне, и она легонько кивает – давай, позвони кому-нибудь, позови на помощь.
– Даже не думай двинуться, Птенчик, – говорит отец через плечо. А в следующий момент он с силой отвешивает маме пощечину. – Я задал тебе вопрос, Кэт.
Повисает мучительно долгая пауза. Мне кажется, что проходит вечность, хотя на самом деле, наверное, не больше пары секунд. Они просто смотрят друг на друга. Отец не ослабляет хватки – наоборот, он начинает наматывать ее длинные светлые волосы на свой кулак. И когда он с силой дергает их, мама сдается.
– Роберт.
– Роберт? Робби, наш домовладелец?
Его напряженная челюсть обмякает, а руки медленно опускаются.
– Вот, значит, почему тебе хватало и на арендную плату, и на травку…
Мама молчит. А он сжимает руку в кулак и бьет ее. Снова и снова. Все, что я вижу, – это лишь красные капли брызжущей крови.
Рыдая в полный голос, я вскакиваю, опрокинув стул, ловлю рукав его фланелевой рубашки своими маленькими ладошками – и он отбрасывает меня назад взмахом руки. Там, скорчившись под столом, я всхлипываю, закрывая руками глаза. А потом начинаю кричать. Вернее даже орать, как резаная, во всю силу своих легких.
Отцу все равно. Он подается вперед, сжимает руками мамину шею и стискивает ее с такой силой, словно хочет убить. Думаю, ей тоже становится это понятно. Ее зрачки расширяются от ужаса, к разбитому лицу приливает кровь. Я смотрю, как отец душит мою мать. Как ее глаза медленно мутнеют, пока я раз за разом колочу его по спине кулачками, но он, словно бешеный бык, раззадоренный красной тряпкой, не останавливается, пока мама наконец не обмякает в его руках.
Глаза закрыты, тело безжизненно лежит на полу. Я думаю, что она мертва, хотя позже выяснится, что она просто была без сознания. Все это моя вина.
Костлявый локоть, упершийся мне в бок, вырывает меня из мыслей. Я поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с доброжелательно улыбающейся старушкой.
– Дорогая, я часто вижу тебя в этом автобусе, и ты всегда выходишь на этой остановке.
– Спасибо, – шепчу я в ответ и подхватываю рюкзак. – Вы совершенно правы.
Что мне стало совершенно ясно после разговора с Дианой – это то, что мне надо как-то вымолить прощение у Шарлотты, даже если придется кланяться ей в ноги.
Но не будет же все настолько плохо, верно?
Будет, мысленно отвечаю я себе.
В конце концов, ведь это из-за нее я застряла здесь, с Дианой.
Глава 20
Шарлотта
Сейчас только середина дня, и впереди меня ждет проверка работ остальных моих классов, но глаза у меня уже устали. Их словно огнем жжет.
Может, это один из признаков беременности, думаю я, растирая горящие веки. Удержать глаза открытыми становится все сложнее и сложнее.
Может, мне подремать часок? Да. И сделать тест на беременность. Пора уже, Чарли, перестань откладывать.
