– Почему вы соврали… – начинаю я, но как только эти слова срываются с моего языка, я уже сожалею о сказанном. Шарлотта резко поворачивается ко мне, и я сразу исправляюсь: – Не так выразилась. Я хотела спросить – почему вы не сказали полиции о том, что у вас есть пистолет? Что вы и раньше видели вблизи оружие?
– Потому что тогда бы мне пришлось говорить о своем прошлом, – отвечает Шарлотта, устремив свой очень пронзительный взгляд прямо на меня. – Представь, что тебе приходится переживать худшие события твоей жизни снова и снова. Просто из-за того, что ты связалась не с тем человеком. И это больше не твой личный секрет и не твоя личная боль. Потому что кто угодно может найти в интернете про тебя все.
– Вы же сказали, что парень, который с вами это сделал, бесследно исчез? – притворяюсь я, будто ничего не понимаю. – Или я не так поняла?
Лицо Шарлотты напрягается – этот вопрос ей явно неприятен.
– Я не хотела, чтобы ты что-нибудь искала об этом случае. Обо мне.
– Почему? – удивленно спрашиваю я, наклоняя голову.
– Потому что ты начала бы задавать вопросы. Захотела бы поговорить, – вздыхает она.. – А у меня нет желания ворошить прошлое. Понимаешь, о чем я?
Я хочу найти изъян в ее логике, но не могу. Кто вообще захочет, чтобы окружающие постоянно копались в твоем болезненном прошлом? Задавали вопросы о том, о чем ты хочешь забыть? Постоянно напоминали, кем ты был, игнорируя тебя настоящего?
Я пока не готова использовать в отношении Шарлотты слово «невинная», но из того, что я вижу, напрашивается вывод – ей просто в свое время не повезло.
Наверное, я слишком громко вздыхаю, потому что Шарлотта кидает на меня удивленный взгляд.
Я не слишком от нее отличаюсь, верно? Мне тоже не повезло. Ни с отцом, ни с матерью. Такая вот у меня наследственность.
– Чего вы испугались, когда… – тут телефонный звонок прерывает мой вопрос, и, к моему удивлению, Шарлотта поднимается с дивана и уходит на кухню. Я оглядываюсь через плечо – вот она встала у кухонной двери, прислонившись к косяку плечом, и тихим голосом говорит по стационарному телефону. Я и не подозревала, что они еще существуют – и уж тем более, что мне доведется увидеть такой.
С другой стороны, это довольно предусмотрительно – всегда есть запасной телефон на случай, если твой украли.
Я слышу, как она говорит:
– Хорошая мысль, спасибо. Подожди, пожалуйста.
Я притворяюсь, что увлечена журналом, который нашла в плетеной корзинке, стоящей рядом с креслом, и вовремя: Шарлотта входит в гостиную.
– Ной напомнил, что грабитель может попробовать воспользоваться моими кредитками. Не передашь мне ноутбук, пожалуйста?
Шарлотта оглядывает комнату, пытаясь вспомнить, где же она его оставила.
– Хм-м… Наверное, он наверху, в кабинете. Вторая дверь слева.
– Конечно, я сейчас.
Я поднимаюсь на второй этаж. Сначала пробую соседнюю дверь – но она все еще закрыта, как и в прошлый раз. Так что мне ничего не остается, кроме как войти в кабинет. На широком подоконнике я замечаю полосатую сумку для ноутбука, рядом лежат очки для чтения.
Оглядываюсь на дверь, решаю ее прикрыть, чтобы Шарлотта не могла увидеть меня снизу, и замираю у порога, прислушиваясь к ее приглушенному голосу. Отлично – она с кем-то разговаривает.
Я открываю дверь шкафа. На верхней полке стоят несколько коробок, и одна сразу бросается мне в глаза – в отличие от остальных, она никак не подписана.
Встаю на цыпочки, но мои пальцы едва-едва дотягиваются до края полки. Я подпрыгиваю, раз, другой, и наконец мне удается схватиться за угол коробки и сдвинуть ее к себе. Теперь, когда ее край торчит с полки, я могу ее подцепить. С пыхтением сдвигаю коробку с места, тяну ее на себя – и вот она уже летит с полки вниз.
Я внутренне к этому готова, но среагировать должным образом все же не успеваю – пытаюсь поймать коробку, но она с громким стуком падает на пол. Я замираю, опасаясь, что сейчас оттуда свалится что-нибудь еще. Все тихо.
На мгновение я испытываю облегчение, но тут же вспоминаю, что вообще-то я сейчас над спальней Шарлотты, и скорее всего, она уже спешит наверх, чтобы выяснить, что это за грохот. Вот черт.
Я крадусь к двери и выглядываю в щель, ожидая увидеть ее разгневанное лицо, но пока все замечательно – коридор пуст.
Коробка закрыта и перемотана коричневым упаковочным скотчем, так что открыть ее незаметно невозможно – потом нужно будет снова ее заклеить. Пытаюсь найти нужный мне скотч в ящиках письменного стола, но большинство из них закрыты, а в тех, что удается открыть, я нахожу только обычный, прозрачный скотч.
Отношу сумку с ноутбуком Шарлотты вниз и оставляю ее на журнальном столике. Она все еще на кухне, разговаривает, так что я незаметно крадусь в гараж, чтобы поискать упаковочный скотч. К счастью, мне удается довольно быстро найти рулон нужного цвета, оставленный на пластиковом контейнере.
Я возвращаюсь в дом, заготовив оправдание на случай, если столкнусь с Шарлоттой. Скажу, что у меня в кедах дырка, и мне нужен скотч, чтобы ее заклеить.
Я нервничаю, и мне нестерпимо хочется взбежать вверх по лестнице, чтобы побыстрее с этим покончить, но так я только привлеку к себе лишнее внимание. Поэтому крадусь в кабинет, неслышно прикрываю дверь шкафа и отношу коробку в ванную комнату. Там закрываю дверь на замок и осторожно, чтобы не повредить картон, начинаю разрезать скотч.
В желудке тяжело ворочается страх, плечи сводит от напряжения.
Наконец, я срываю последний кусочек скотча и аккуратно снимаю крышку коробки. Внутри лежит детская сонограмма, датированная 2010 годом – как и должна быть. Только вот отцом значится не Джонатан Рэндалл, а Ной Уайлдер.
Я перебираю бумаги и нахожу еще несколько пожелтевших от времени документов, которые ясно указывают – судя по результатам теста на отцовство, ребенок от Ноя.
У меня сжимается сердце. Вот как мой отец получил срок? Он узнал, что ребенок не от него, и сорвался на Шарлотте? И почему Шарлотта сказала мне, что ребенок был от Джонатана, а не от Ноя?
Я вздыхаю. Чем больше я обо всем этом узнаю, тем больше верю, что мой отец действительно виновен. Это делу уж точно не поможет.
Я начинаю чувствовать, что вся эта затея в принципе безнадежна. В этой истории столько давно уже похороненных в памяти фактов и полуправды, что никто никогда не разберется, кто же на самом деле был виноват – все немножко да ответственны за то, что в итоге случилось.
Нет никакой простой и понятной картины, и это меня пугает. Я боюсь, что отец лжет мне. Или что он так долго верил в свою собственную версию событий, что правда для него исказилась, стала неясной и расплывчатой. С его взрывным характером было невозможно совладать – я сама множество раз была этому свидетельницей. Потом я вспоминаю, что Шарлотта тоже лжет – она говорила всем, что ребенок от Джонатана.
