‒ Затем, ‒ пояснил мне водитель, ‒ что очень часто это один и тот же набор. Даже не зеркальный.
Пульсировала зажатая в подол платья рука.
‒ Да?
Может, тогда не зря?
‒ Да. Людям сложно запоминать две сложные последовательности, они с девяностопроцентной вероятностью используют одну и ту же.
Что-то отлегло на душе. Но навалилось физически. Пульсация в ладони была непереносимой, и я не сразу заметила, что на меня, как филин, пристально смотрит Арнау. На лицо, ниже, на сжатые колени – что он хочет увидеть? Да, Гэл говорил, что их зрение позволяет видеть в темноте, но…
Не успела я додумать, как Эйс процедил со сталью в голосе.
‒ Тормози. Она ранена.
Секундная задержка с ответом.
‒ Здесь еще нельзя. Слишком близко.
‒ Я пересяду.
Не знаю, как он понял. По бледности моего лица? По пятнам на подоле? Вот только ткань темная, расшита блестками, пятна в такую впитываются, как в болото, даже с фонариком не разглядишь. Он смог.
Сел на заднее сиденье, резко захлопнул дверь, и «Барион» опять рванул с места.
‒ Дай.
Руку пришлось размотать из подола. Я мерзла: наверное, терялась кровь. Арнау, не включая свет, пару секунд смотрел на ладонь, потом выругался сквозь сжатые зубы.
‒ Почему сразу не сказала?
Да я не должна была. Они мне не няньки, не медики, я собиралась перевязать ладонь по прибытии. Чем-нибудь. Показать наутро врачу. В конце концов, я подписывалась на риск, понимая, что он может в теории и на практике привести к травмам. Вот, привел. Ведь ранение не пулевое, не они меня «не уберегли». Просто неудачно упала.
Зашуршала сумка, Эйс откуда-то достал упаковку стерильного бинта, сорвал с него бумагу.
‒ Что там?
Взгляд Гэла с тенью беспокойства – в радужку его глаз вкрались бордовые оттенки. Наверное, отсвет с проспекта.
‒ Рваная рана, ‒ пояснил Арнау, ‒ сухожилия целые.
‒ В больницу?
Пока он мотал мне руку бинтом, затормаживая кровотечение, перечислял:
‒ Трихфенол есть дома, триамин тоже. Зажимы, степлеры… Нет, в больницу не едем.
‒ Понял.
«Барион» ускорился еще.
Теперь меня, трясущуюся, держал за раненую руку Арнау. Держал мою ладонь между своими, как жемчужину в раковине, не давил. Он говорил и вел себя так, как будто точно знал, что делал. С ним рядом делалось легче, чуть-чуть спокойнее. Не знаю, как именно он увидел безо всякого фонаря детали повреждения, но дрожать я стала меньше.
* * *
‒ Выпей это.
Гэл принес стакан с чем-то шипучим.
Пытка закончилась, Салим и его поганый дом остались в прошлом. Ненавистное платье сброшено в спальне. Хорошо, что я не поранила ноги, пока неслась по чужому газону босиком – наверное, невезение должно уравновешиваться везением. Хотя бы чуть-чуть.
‒ Что это?
На мне длинная футболка, легинсы, натянуть которые одной рукой было проблематично, но сидеть перед парнями в платье было бы крайне дискомфортно.
‒ Это снимет боль. Частично, но все же.
Эйс, сидящий передо мной на корточках, уже разматывал бинт, собирался обрабатывать рану. А мне до тошноты не хотелось на нее смотреть.
‒ Где ты так?
‒ Упала. Неудачно.
‒ Да, неудачно, ‒ подтвердил Арнау, нахмурившись, и мне пришлось-таки взглянуть на косой и неровный порез, вспоровший ладонь. Наверное, недостаточно глубокий для того, чтобы повлиять на двигательные функции, но крайне болезненный. – Это придется сшивать. Ты терпелива к боли, Недотрога?
Что ему ответить? Что «не очень», как и все девчонки? Что мне страшно, что хочется плакать, что я, конечно же, боюсь боли? Только киснуть перед ним – это окончательно признать поражение.
Наверное, что-то он прочитал по моим глазам, потому что пояснил:
‒ Я обезболю максимально. Иглу использовать не буду, только «скрепки», ‒ и кивнул на разложенные на подносе рядом странные мелкие пластиковые штуки, походящие больше на канцелярию, нежели на объекты медицинского назначения. – Это быстрее и менее болезненно. Хорошо?
Зашипев, потек по ладони антисептический раствор.
Морщась, я заглотила жидкость из стакана.
Или доктор. Или он. Делать однозначно что-то придется.
‒ У тебя… хорошие медицинские навыки?
Если уж отдаваться для хирургических процедур, то только профессионалу.
‒ У меня все навыки… хорошие.
Если бы не залегшие очень глубоко чёртики в серых глазах, при этих словах Эйс действительно показался бы мне серьезнее и глубже. Очень серьезным в этот момент и очень глубоким.
‒ Что это было? На что ты напоролась?
Меня отвлекал Гэл. Пока Арнау делал с ладонью что-то, отчего ее хотелось выдернуть, зажать себе рот, кинуться в комнату и разреветься, Коэн держал мой взгляд своим.
‒ Говори со мной, Лив.
Мне же хотелось молчать. И плакать. Скреплять рану «стяжками» было не просто неприятно ‒ это был еще один вид пытки.
‒ Зачем?
Веки щипали слезы.
‒ Затем, что, когда ты говоришь, ты не концентрируешься на боли. Не усиливаешь ее вниманием.
Я не знала, прав ли он, но ответила.
‒ Это была… клумба… наверное. И низкая ограда по периметру… Очень острая. Я никогда такой раньше не видела.
«И уж точно не додумалась бы декорировать такой сад, если бы он у меня был».
‒ Ты упала на нее?
‒ Да. Когда из-за кустов вышел охранник. Я перепугалась. – Помолчала. – И потеряла туфли…
‒ Забудь про туфли. Расскажи мне про разговор Салима в машине…
Коэн умело водил меня по чертогам памяти так, чтобы я не натыкалась на самые ужасные моменты, но желала чем-то поделиться.
‒ Он…ругался, кажется… Я дам телефон, вы послушаете, если он записал…
‒ Я уверен, что он записал.
Глаза Гэла снова теплые, почти целиком зеленые, и вот там глубина, хоть падай с высотки. Множество матрасов, которые удержат, уберегут, спасут. А еще в них глубоко внутри залегли беспокойство и скрытая ярость ‒ такая холодная, что ее почти не видно, контролируемая. Мне отчего-то казалось, что с Салимом разберутся жестко. Даже если не сам Гэл, то он однозначно отдаст такой приказ. Наверное, потому что этот взгляд ‒ я впервые впустила в себя чувство о том, что я «их девочка»: просто поиграть, просто погреться об него, как греются об воображаемый плед.
