‒ Я не сплю…с двумя, Гэл.
‒ Потому что это вульгарно?
‒ Потому что это значит, что ни у кого в подобном союзе нет чувств. Раз они готовы «делить» и «делиться».
‒ Это неправда.
‒ Правда. – Теперь я собиралась отстаивать свою позицию до конца. – Стоит женщине сделать выбор между двумя мужчинами, и у отверженного возникают ревность, обида, негодование. Это нормально. Это означает, что есть чувства.
‒ Вовсе нет. – Гэл, кажется, забавлялся. – Это всего лишь означает, что есть страхи.
Меня почему-то этот ответ осадил. И удивил.
‒ Да, страхи. Но они тоже норма.
‒ Да, норма для узкого сознания, полного комплексов и стрессов.
Чтобы смочить горло, мне пришлось допить остывший кофе – теперь на дне осталась лишь пена.
‒ А ты представляешь, что все может быть как-то иначе?
‒ Я знаю, что все может быть иначе.
‒ Как? Расскажи мне.
Действительно, интересно послушать.
Коэн впервые на моей памяти достал сигарету. А еще дорогую металлическую зажигалку; щелкнул колесиком, неторопливо затянулся. И я не знаю, почему меня пробило снова. Его сексуальность крылась в неуловимых жестах, в его мужественности.
‒ Представь, Лив, что у тебя есть подруга. Хорошая подруга, лучшая.
‒ Так.
‒ И вы живете и работаете вместе, с полуслова понимаете друг друга.
‒ Хорошо, представила.
‒ И вот однажды у вас появляется парень. Красивый, ладный, прекрасный во всех отношениях – он приходит к вам в семью.
‒ Не может быть такой «семьи». Он сделает выбор раньше или позже, и, когда это случится, возникнет обида. Если он выберет мою подругу, я почувствую себя скверно при наличии к нему чувств. Если выберет меня, буду расстраиваться за подругу. Пусть даже на словах она будет «за нас».
Гэл согласно кивнул – он изначально не собирался спорить. Стряхнул пепел в пепельницу, продолжил:
‒ А теперь представь, что у тебя ревности не возникнет. А у него не возникнет надобности между вами выбирать. И ты, когда он будет с ней, будешь знать, что у них все хорошо. Что у тебя есть время поработать или отдохнуть, радуясь тому, что все просто хорошо. И знать, что, когда парень вернется, его внимание всецело будет принадлежать тебе, если ты этого захочешь. И что в эти моменты за вас будет радоваться подруга. Некое «трио», в котором нет комплексов и стрессов относительно своей неполноценности.
‒ И нет ревности?
‒ Нет.
‒ Значит, мне все равно, если ее нет.
‒ Или это значит, что ты любишь подругу. И заодно парня. И себя, выбирая подобную ситуацию, позволяя себе наслаждаться текущим моментом.
‒ Не представляю…
‒ Ты попробуй, как будет время.
‒ Представить, что у меня нет ревности и обиды?
‒ Представить, что у тебя нет страхов.
Это что-то провернулось в моей голове. Еще несильно и не на сто восемьдесят градусов, но заставило почему-то представить пляж. И бунгало. У меня на коленях ноутбук, я работаю, а моя подруга и смуглый жилистый красивый брюнет резвятся в море. Им хорошо, они плещут друг в друга брызги и смеются – я улыбаюсь. Я знаю, что, когда они вернутся, брюнет поцелует меня со всем обожанием, с искренностью. Знаю о его любви ко мне, знаю о нежном обожании себя подругой. И да, она настоящая подруга – всегда готова прийти на помощь, подставить плечо, она надежная и всегда со мной в веселье и в горе. Мы просто выбрали одного на двоих парня, потому что это удобно, и это здорово, потому что нам нравится спать втроем. И ни у кого нет побочных чувств – только море, только нега, только прибой…
Я очнулась минуту спустя, удивляясь возникшей в воображении картине. Нет, я не допускала подобной логики раньше, даже возможности ее существования. Но в нарисовавшейся картине у меня действительно не было страхов – один лишь выбор удовольствия.
Это как минимум удивляло. Как будто «хочешь – выбери парня только для себя. А хочешь – одного на двоих». Это просто варианты получения удовольствия в различных формах, если нет комплексов.
И под чутким вниманием Гэла тряхнула головой.
‒ Может, в этом случае мы обе его не любим?
‒ Вы обе в этом случае можете его по-настоящему любить.
‒ Но ревность…
Далась мне эта ревность – я твердила о ней, как попугай.
‒ А кто тебе сказал, что ревности нет совсем? – вдруг изменился взгляд Коэна, потяжелел. И дым из его рта был в очередной раз выдохнут сексуально. – Кто сказал, что, если появится человек со стороны, мы не дадим ему отпор? Не закопаем в соседнем лесу?
Ух ты. Я будто только что посмотрела секундный фильм про бархатную шкатулку, из скрытого отсека которой выдвинулся сверкающий хромированный пулемет адского калибра.
‒ То есть все по-честному, мы были бы друг за друга втроем? Но это не касалось бы людей извне?
‒ Всё так.
Я никогда не мыслила подобным образом, мне было это чуждо. До сегодняшнего дня.
‒ Ты просто хочешь, чтобы у меня сорвало тормоза. – Начистоту так начистоту.
‒ Нет. Я показываю тебе другой угол зрения. Более зрелого сознания.
Могло ли то, что он говорил, быть правдой? Существовало ли у кого-то это самое «более зрелое сознание»? Хоть у одного процента населения из ста?
‒ И ты можешь быть рад, наблюдая мой с Эйсом поцелуй?
‒ Могу испытывать при этом возбуждение, да.
‒ А он?
‒ Поверь мне, Эйс умеет получать огромное удовольствие от созерцания чужого процесса.
«И любит в нем участвовать».
‒ Ты это знаешь, потому что с вами уже кто-то жил?
«Другая Третья?»
‒ С нами никто не жил.
‒ Тогда откуда…
‒ Мы слишком давно вместе, Лив. Я просто знаю.
Все это было для меня слишком новым. И просто… слишком.
Я не знала, что делать, я терялась. Понимала только, что не смогу долго выдерживать сексуальный дурман, окутывающий мое сознание с утра до вечера. Мне нужно как-то разряжаться, нужно его сбрасывать.
‒ Скажи, у нас есть свободные… минут сорок?
Гэл затушил сигарету в пепельнице, взглянул на хромированные часы на запястье.
‒ Есть час. Что ты хочешь?
Я призналась уже в машине.
