‒ Гэ-э-эл!
Тот, кого я звала, сидел на диване, смотрел какой-то телевизионный канал, и я забралась на чужие колени без спроса. Заверещала возникшему за спиной Арнау:
‒ Я в домике! Я в домике! Я в домике!
Была тут же обнята руками Коэна, укрыта ими, как щитом.
‒ Девушка «в домике», ты слышал.
Хорошо, когда есть защитник. Волшебно!
‒ Ах так? – осклабился Эйс, которому временно пришлось затормозить нападение. Я развернулась, прижалась спиной к груди Гэла, взглянула на преследователя с вызовом. А тот спросил: – Думаешь, я до тебя не доберусь?
‒ Теперь нет.
Я показала Арнау язык. Весело и очень задорно.
«Накося выкуси».
И словила в ответ очень хищный и очень хитрый взгляд. Думаешь, ты меня обыграла? Посмотрим.
‒ Язычок, значит? Я понял.
Ему пришлось отступить: Гэл – мой щит, мое невидимое поле, и вход снаружи запрещен. Довольную улыбку Коэна я чувствовала всем телом; Эйс, глядя на нас, покачал головой.
‒ Я победила! – радовалась я.
‒ Думай так.
«Я позволю».
И он удалился к себе в комнату.
Мне вспомнилось, что синее платье осталось лежать в коридоре на полу: я уронила его от неожиданности, когда оказалась прижатой и допрошенной, но вставать и поднимать сейчас не решалась. Посижу еще на чужих коленях, где безопасно.
(Selena Gomez feat. A$AP Rocky – Good For You)
Коэн смотрел канал финансовых новостей; плоский телевизор вещал негромко, демонстрировал на экране графики роста акций не знакомых мне компаний. Бежевые шторы по сторонам от широкого окна; гостиная залита солнечным светом. На мне тонкий шелковый халат и отсутствующее нижнее белье – этот пикантный момент я силилась «не помнить».
«Домик» был рад моей компании. Я полулежала, опираясь затылком на мощное плечо, ощущала спиной литые мышцы торса под тонкой тканью мужской футболки и все больше чувствовала, как тону в мужской ауре. «Домик» не был таким уж безопасным, как казалось на первый взгляд, но с Гэлом я ощущала себя расслабленной, разнеженной. Вспоминались, однако, отель, комната в бордовых тонах и то, как это тяжелое тело прижимало меня к постели. Совсем недавно, вчера. Как то, что сейчас находилось упакованным в джинсы, распирало меня изнутри в машине…
Коэн мягко, почти незаметно поглаживал мою ладонь, водил подушечкой большого пальца по линии жизни и судьбы, и я не могла не ощущать его ласковый плен, в который проваливалась совершенно добровольно. Понимала, однако, что долго мне так сидеть нельзя: еще несколько минут, и наступит перевозбуждение. Эти парни такие ‒ настоящим безопасным для моей чувственности убежищем они станут не скоро. И это нравилось всем без исключения фибрам моей души.
В забавную ситуацию я себя поместила: если встану с колен, то рискую оказаться в лапах Арнау, желающего меня «воспитать» (только Создатель знает, что в его понимании означает этот процесс), если я с них не встану, у меня раскалятся все рецепторы. Потому что один только запах того, на ком я сидела, вызывал у меня наркотическую негу и наполнял пониманием того, что чем дольше я в нее проваливаюсь, тем податливее становлюсь.
Пальцы Гэла медленно обласкали мое запястье, теперь поднимались выше по руке, гладили предплечье. Никогда раньше я не знала, сколько на моем теле чувствительных точек. Если он доберется до моей шеи, развернет к себе мое лицо, если коснется губами, я пропала. Мне точно было пора с этих колен убираться: лава внутри уже выплескивалась и нагревала собой весь женский центр. Но его тело, его руки были такими привлекательными ‒ от них попросту невозможно было отказаться. Если бы я знала, как хорошо полулежать на Коэне, я бы практиковала это ежедневно утром, днем и вечером. Умиротворяющая гавань. Накрывающая тебя постепенно желанием поцелуев и проникновений.
Я уже почти собрала волю в кулак, почти превратилась из растекшейся амебы обратно в способную логически мыслить девушку, когда в комнату вошел Арнау – хищный зверь. Расслабленный, красивый и с голым торсом.
Я попросту не могла созерцать вид его железобетонной груди, его пресса без ощущения, что у меня сейчас закатятся глаза и прервется дыхание. Нельзя так действовать на женщин, нельзя демонстрировать широкую спину, выпуклую, рельефную из-за бугров мышц, ‒ просто нельзя. Опасно для здоровья.
Эйс, не спрашивая разрешения, подошел к телевизору, щелкнул кнопкой сбоку – экран погас. После взял другой пульт, и шторы в гостиной чуть сошлись, прикрыв яркий солнечный свет бежевым оттенком. После повернулся к нам, но посмотрел не на меня, а на того, кто находился позади меня.
‒ Гэл, раздвинь ей ноги, ‒ произнес негромко.
Что? Я вздрогнула и перестала дышать, я приготовилась бежать…. Гэл ведь не сделает этого?
‒ … и не дай ей произнести это чертово слово…
«Слово… Было же какое-то слово…»
Я вспомнила про «стоп» тогда, когда мой рот мягко накрыла мужская ладонь. Накрыла хорошо, плотно – уже ничего не сказать. Я замычала.
‒ Т-с-с-с… ‒ послышалось мне в ухо. Вот, значит, как… Коэн не был на моей стороне, он был заодно с Арнау, а я наивно верила в обратное. И замотала головой – мол, не делай этого, не раздвигай мне ноги.
‒ Сделай это, ‒ мягкий голос Гэла. Бархатистый, почти шепот. – Ради меня.
Нет…
«Ради меня». Он знал, что я доверяю ему, что подчиняюсь его просьбам добровольно, чувствовал, что я прочно утонула в очень ласковых тисках его ауры.
Мои ноги оставались неподвижны, хотя лежали они поверх сведенных колен Гэла.
‒ Он хороший мальчик, ‒ успокаивающий шепот в ухо, ‒ позволь себе увидеть это.
Они заранее нажали во мне какие-то кнопки. Сначала один ‒ в коридоре, после второй ‒ на диване. Внутренние невидимые кнопки, когда ты уже беспомощен, но еще не осознаешь этого. Я хотела трепыхаться, я хотела сказать «нет» и не понимала, почему ощущаю это странное бессилие, из которого не могу и почти не хочу вырываться.
‒ Да?
Я любила голос Коэна, он проникал мне в подкорку. Его «да» ‒ как просьба, которую нельзя не выполнить, любое его слово «правильно», любой его приказ – то, что хочется исполнить самой. Вот, значит, что сотворила со мной его аура. И почему Арнау сказал «посмотрим» ‒ он дал мне время «замариноваться».
«Не надо» ‒ пыталась транслировать я в воздух, в пространство, но выходило слабо, выходило безвольно. А колени Гэла принялись разъезжаться в стороны, раздвигая и мои, лежащие поверх его, ноги.
Я чувствовала себя попавшей в клей мухой. В самый теплый испытываемый из всех янтарь, я залипла в нем, и, когда Арнау наклонился надо мной, чтобы сказать: «Я не буду входить, не беспокойся», лишь ощутила, как проваливаюсь в дурман ожидания еще сильнее. Они сделали это со мной, они отключили мою голову. Оставили голую чувствительность, обнаженные нервные окончания и пустой лист вместо логики.
