‒ Да.
‒ А так можно?
‒ Можно все, когда хочется. Это моя жизнь.
«Наша жизнь».
Я слышала, как Коэн остановился в дверях – замер, наблюдая за нашим разговором.
Но ведь нельзя просто сказать: «да, делайте все ради меня». Даже если они это предлагают сами. «ТриЭс» ‒ это их заработки, их стиль жизни, часть их будней. Им, возможно, нужна не столько эта компания, сколько требуется ощущать собственную нужность, силу, выносливость. Это их возможность выплеснуть агрессию, ощутить адреналин, это больше, чем просто работа.
‒ Нет, не нужно. Все в порядке, ‒ мой голос звучал тихо. – Я вас дождусь, приготовлю ужин…
Эйс смотрел странно. Смотрел на меня, но сквозь меня, куда-то во времени. Может, его накрыло нехорошим предчувствием?
‒ Мы вернемся. И ты будешь здесь. Да?
‒ Да.
Наверное, потому что ему было это важно, потому что ему было настолько не все равно, меня частично отпустило. Конечно, я буду здесь. И, конечно, завтра прозвучат хорошие слова ‒ слова, которые нас объединят уже надолго. Все так и будет.
‒ Хорошо.
Только после этого он выпустил из пальцев мою челюсть.
Я все же удалилась в свою комнату, пока они собирались. Мне нужна была эта минута одиночества, чтобы попробовать стабилизировать почву под ногами. Оказывается, я слишком сильно к ним привязалась. К тому же была уверена, что у нас есть еще два полноценных дня, два очень важных дня.
Но их больше не было. Было сегодняшнее утро, в котором они уже собирали вещи, и завтрашний вечер. И бесполезно приказывать себе не расстраиваться.
Коэн вошел без стука. Наверное, уже упаковал необходимое для поездки.
‒ Лив…
Я обернулась.
Он провел пальцем по моей щеке. Я ощутила, что если прижмусь к нему сейчас, то разревусь, и тогда Эйс точно сделает звонок, скажет: «Мы не едем». Нельзя так.
‒ Мы скоро приедем.
Его голос всегда бархатный, успокаивающий, а сам Гэл ‒ надежный, как закрепленная на бетонных сваях надводная пристань.
‒ Я знаю. – Секундное молчание. – И все будет хорошо?
Я не могла спросить его прямо: «Вы предложите мне остаться с вами?»
‒ Все будет очень хорошо.
Наверное, я выглядела как пессимист, заранее уверенный в том, что его завтрашний день рождения останется незамеченным и неотпразднованным. Гэл же, наоборот, прятал в глазах нечто веселое, как человек, уже подготовивший праздник, состоящий из музыкантов, ярмарки, деликатесов и фейерверков. Главное ‒ дождаться.
‒ Очень… хорошо?
‒ Я обещаю.
Он коснулся моих губ своими, и мозг опять мгновенно подавился мыслью: «скажи им остаться».
Собственные зубы пришлось стиснуть.
Стоящие у порога в военной форме, они выглядели сногсшибательно. Рослые, крепкие, накачанные тестостероном так, что с ними невозможно было находиться. И я покачала головой:
‒ Неудивительно, что я пала на ваше обаяние.
‒ Как же без этого?
Бритвенно-острый Эйс, взгляд теплый и холодный, как ледник, подсвеченный солнцем, – точь-в-точь как в лифте.
Расслабленный, спокойный Коэн.
‒ Удачно ты нас выбрала, да?
С улыбкой он делался сексуальным до невозможности.
Не успела я ответить, как подмигнул Арнау:
‒ Мы позволим тебе так думать.
‒ Как?
‒ Что это был твой выбор.
«Что он вообще у тебя был».
Жаль, что в моей руке не было ни круассана, ни подушки, чтобы запустить в него. Пришлось лишь улыбнуться.
‒ Жду вас завтра. – И я поцеловала их на прощание. Одного в уголок рта, затем второго. Не разрешила себе полновесный поцелуй – он точно сломил бы всякую мою благоразумность. – Будьте осторожны.
Дверь я не закрывала до тех пор, пока их спины не скрылись за поворотом к лифту в конце коридора.
* * *
(Gavin Haley, Ella Vos – The way I am)
Есть такие дни, которые хочется пропустить. Как скучные кадры фильма, когда идет сцена-сцепка, не имеющая особенной смысловой нагрузки. Вот только жизнь – не фильм, и пульт, чтобы сделать «клик», отсутствовал.
Сегодня часы – мои обычные наручные часы на белом ремешке ‒ надо мной издевались. Потому что стрелка стояла. Так мне казалось. Будто ее намазали клеем, будто сломался механизм, и, несмотря на то что я изо всех сил старалась заполнить этот день нужными и псевдонужными делами ‒ целым их ворохом, тянулся он крайне медленно.
Сначала в магазин, чтобы отыскать подходящую коробку, пузырьковую пленку и наполнитель для посылки. Две недели назад я обещала Элле, что отправлю ей тарелку, но ноги меня до почтового отделения так и не донесли. Только теперь я нашла время заехать в собственную квартиру, пять дней простоявшую без хозяйки (и отчего-то кажущуюся хоть и не пыльной, но нежилой), снять с полки расписное блюдо, как следует его упаковать.
Тарелку я купила на открытой ярмарке в начале месяца. Керамика, симпатичный пейзаж с деревянным домиком и речкой, сверху глазурь. Витой орнамент по краю – в общем, исключительно декоративная вещь, потому как слишком тяжелая. Покупку свою я зачем-то сфотографировала, выложила в «Фотонет» и благополучно забыла об этом, а пару дней спустя мне написала некая Элла Аткинсон с просьбой продать ей блюдо. Оказывается, это ручная роспись, некий именитый художник, и у нее, у Эллы, уже имеется обширная коллекция его работ (в подтверждение к письму было приложено фото). Заплатить она за него была готова хоть пятьсот долларов, хоть тысячу, и я, не способная бессовестно наглеть, сказала, что отдам приобретение за ту же цену, за которую его купила, то есть всего за сто пятьдесят. Плюс почтовые расходы.
И, наконец, блюдо собиралось ехать из пустой квартиры, в которой им никто не любовался, туда, где на полках, озаренные солнечным светом, красовались его керамические подружки.
(Franz Gordon – Une historie damour)
Яркий дневной свет; на месте люди, дороги, дома, но город отчего-то казался мне декорациями. Пустым портом, откуда утром отчалил главный корабль. Вывески, магазины, такси, кафе – все, как раньше, но испарился у всего этого смысл. Я замечала детали – трещинки на асфальте, прилепленные на витринах декоративные ленты, чужие лакированные ботинки, ловила их, не слепляя воедино, и мое восприятие напоминало обрывочные кадры чужой памяти. Печально. И печаль вроде бы светлая, но разве от этого легче?
На почте скандалили, ругались, на почте обнаружилась очередь, и почти сорок минут я переминалась с ноги на ногу, следуя, как приклеенная, за спиной дедушки в голубой мятой рубахе. После ‒ окошко, усталый уже к обеду почтовый работник; звук отрываемого скотча, оплата банковской картой. Вся сумма вернется, когда Элла получит свой «подарок», ‒ пусть у неё поднимется от удачной сделки настроение.
