‒ Мы не помешаны на деньгах. Этот тест висел месяцами, и мы не пробовали искать кого-то для «контура», лишь бы получить категорию А. Ни разу.
Красиво говорит. Ладно. Только внутри все равно противно… Теперь каждый первый мужлан из «ТриЭс» будет мне предлагать вознаграждение за «помощь».
Коэн уловил ход моих мыслей, скрипнул зубами, и я вдруг подумала, что тоже никогда не видела его таким напряженным, очень злым. Сейчас легко можно было представить его в бою, сейчас гораздо жестче сделались черты лица. Коэн-зверь. Сдержанный, конечно, но очень честный, весь наружу. Так можно играть?
‒ Мы не делимся деталями личной жизни с коллегами, не имеем такой привычки. Не знаю, откуда Макдауэл взял информацию, но я выясню. И за все сказанное он будет наказан.
Конечно, будет. За правду или за ложь – мне от этого уже не легче.
Этот Макдауэл провел мне когтями по телу, сделал такие насечки, что обычным пластырем правильных слов края не склеить – слишком велики дыры.
Они это чувствовали – Коэн и Эйс.
‒ Факты можно подогнать под себя, переиначить, подтасовать, ‒ негодовал Гэл, ‒ разве не ясно?
Ясно.
Я посмотрела на него болезненно. Он понял, нажал на кнопку пульта, и я попросила:
‒ Развяжите мне руки. И снимите это с лица.
Пыл бросаться вещами прошел.
Я потому и не хотела говорить сейчас ‒ не воспринимала ни доводы, ни слова. Для таких диалогов нужны спокойные эмоции и спокойные выводы, а я пока болела внутри. Дерек одним движением руки превратил людей, которых я любила, в неизвестно кого. А меня накачал недоверием, запустил торпеду, которая сработала изнутри. И теперь сначала бы собрать ошметки чувств и логики ‒ не до понимания того, кто прав…
Веревки с рук убрали, пластырь отлепили.
И впервые в беседу вступил Арнау.
‒ Мы торопились обратно домой…
По мне тракторными гусеницами проехали эти слова. «К тебе. Обратно». Мне тоже хотелось, чтобы мир остался солнечным, каким был с утра. Хотелось встретить их ужином, хотелось верить в сплошное счастье впереди.
‒ … и везли тебе это. – Он достал из внутреннего кармана куртки два кольца. Разных. У меня ухнуло в пропасть сердце. – Хотели предложить… себя. Продлить «договор» …
Последнее слово он неприязненно выплюнул:
‒ … пожизненно.
У меня все дрожало внутри. Все тряслось. Если бы не Дерек, я бы прыгала от счастья, я бы пробила потолок головой от радости, я бы кружилась то с одним, то с другим. А теперь… Зачем они показывают это мне теперь?
‒ Что-то я не помню, чтобы вы озвучивали мне какие-то чувства.
Я ненавидела не их, но саму ситуацию. Когда идеальный сценарий накладывается на искаженное восприятие, получается фуфел на выходе.
‒ Не успели.
Жесткость Гэлу шла очень. И я вдруг подумала: а что, если в «ТриЭс» за кадром кто-нибудь поспорил на то, что меня уломают не только на «контур», но еще и «замужество»? Сразу с двумя? А я ‒ доверчивая дурочка ‒ всегда ведусь на слова. Ведь они так изумительно подобраны, они всегда в цель и никогда мимо. Может, тогда парням дадут категорию еще выше? Как мне надоело быть подопытной псиной… Кончились силы, кончилось желание проверять, не доверять, болеть от каждой трудной и ядовитой мысли. Чем бы ни являлось это представление, его следовало заканчивать.
‒ Значит, вы предлагаете мне себя? – спросила безжизненно. Внутри ‒ обожженная пустыня.
Тишина. И кольца на ладони.
‒ На что только не толкает чувство вины, правда? – добавила желчно.
‒ Чувство вины? – взревел Коэн. А до этого он никогда не повышал голос. – Такие предложения не делают, не будучи уверенными в выборе.
‒ Или в том, что его отвергнут. Если расчет верный. Вы ведь дипломированные психологи.
Я пнула их обоих. Очень болезненно – ощутилось это не по лицам, но по атмосфере.
Теперь уже все равно ‒ все в осколках.
‒ Я отвергаю ваши предложения. Вас обоих.
Дыра в стене. В глазах Коэна клубок боли, ярости, печали.
Из кошелька я достала карту Галлахера, положила ее на тумбу – хорошо, что вспомнила сейчас, что она не станет причиной новой встречи. Хотела сказать «машину мою верните», но не стала произносить даже этого.
‒ Сейчас я уйду, и вы позволите мне это, ‒ произнесла тихо, ‒ не последуете за мной.
«Никогда».
Поднялась со стула, как человек, который заранее знает, что целым уже не станет. Как «контур» когда-то объединил нас троих ‒ так он теперь болезненно рвался. Рвался неохотно, ревел натужно, и ошметки его секли троих со свистом.
Эйс на секунду прикрыл глаза, а после шагнул мне навстречу с рыком:
‒ Я тебя к батарее прикую, пока не одумаешься…
Я рухнула обратно в кресло, потому что Арнау мог. Он вообще не был человеком слов ‒ он был человеком действий. И да, с него бы сталось сейчас закинуть меня в «Барион», запереть у батареи в собственной спальне. Или как-то еще. Он сумел бы найти слова и методы через боль ‒ через адов котел боли, снова поставить шестерни моего мозга так, как было угодно ему. Но, возможно, не мне.
Хорошо, что рука Гэла остановила его, преградила путь.
‒ Пусть.
‒ Но она уходит….
Я никогда раньше не видела Эйса треснутым. Рассеченным надвое, и по мне вид развороченной души Арнау шибанул так, что выбило воздух.
«Но она уходит…» ‒ тон, как у мальчишки. Расстроенный, разочарованный, недоверчивый и обиженный на жизнь целиком. А после в глазах ледника исчез свет, как будто сверху опустили купол.
‒ У нее есть выбор. Она – свободный человек.
Я бы не простила эти слова, ‒ несмотря на то, что уходила сама, ‒ если бы не видела, с какой тяжестью они дались Галлахеру.
Уезжала я в чужой машине, позабыв в отеле сумку. Снова чужой руль под руками и непривычные педали.
Размазывали дождь по стеклу дворники; размазывала по лицу слезы и сопли я.
Мне только что предложили то, о чем я мечтала больше всего на свете, а я не смогла этого принять.
Глава 10
(Christina Perri – Sea of lovers)
Четыре дня «без». Я задыхалась.
Когда-то я училась жить с ними ‒ теперь я в полной мере понимала, что означает обратное. Когда у тебя есть руки, ноги, голова, когда ты можешь ходить, делать, принимать решения, но ничто из этого тебе не нужно.
