— Невероятно! Это ты всех нас обманула! — крикнула она, и ее указательный палец грозно нацелился на Альбу.
— Что, простите? Это вы мне? — удивленно спросила та.
— Тебе, тебе. Ты — та самая комиссар Сальватьерра, верно?
— Помощник комиссара, — уточнила Альба.
— Это ты явилась на похороны моего сына Матео Руиса де Суасо и меня утешала…
Альба и Эстибалис тут же ее вспомнили: тридцатилетняя жертва, обнаруженная в нише Белой Богородицы в разгар праздника.
— Ты уверяла меня, что поймаешь преступника… А вместо этого спала с ним каждую ночь, — продолжала женщина, ставшая воплощением чистейшего гнева. — Почему ты не в тюрьме?
— Потому что я ни в чем не виновата, сеньора, — очень спокойно ответила Альба. Кто-то должен был сохранять спокойствие в этой ситуации.
— И судья тебе поверил?
— Я не была ни подозреваемой, ни обвиняемой. Я не имела отношения к преступлениям, которые совершал мой муж. Сочувствую вашему горю, но…
— Это ты кому-нибудь другому расскажи! Пока сама не потеряешь сына, ничего не поймешь.
Альба не стала считать до десяти. Она вспомнила башню в Лагуардии, где пряталась от всего мира, глядя на сьерру Унаи. Затем машинально положила руку себе на живот.
— Мне жаль, что вы так считаете. Однако я сдержала данное вам обещание: мы выяснили, кто убил вашего сына. И я заплатила за это сполна, поверьте.
— Ерунда, что-то ты должна была знать! Вы, жены убийц, вечно корчите из себя дурочек. Не может такого быть, что один убивает двадцать человек, а другой ничего не замечает.
«Не имеет смысла с ней спорить, — сказала себе Альба. — Сейчас я ближе к убийце ее сына, чем когда-либо прежде. Отныне дело касается не только меня».
— Мне жаль, что вы так думаете. Приятного вам вечера, сеньора, — любезно, но твердо попрощалась Альба, прекратив разговор.
Они оставили женщину в пестром шарфе на ступенях больницы и вскоре вышли в сосновую рощу. Кое-где на ветках еще лежал утренний снег, успевший подтаять. Они молча подошли к облезлой зеленой скамье, не доступной угрюмому взору пожилой жительницы пансиона.
— С тобой такое впервые? — осторожно спросила Эстибалис.
— Давай не будем об этом; посидим лучше спокойно. Мне нужно немного отдохнуть, слишком сильное напряжение… Месяц выдался суматошный.
Эстибалис согласно кивнула и уселась рядом. Некоторое время они молчали, но Альба не хотела упускать момент. Работа вынуждала ее к ежедневной прямоте; она привыкла касаться самых деликатных вопросов и знала, что Эстибалис выдержит допрос.
— Эсти, твой отец бил тебя, верно?
Рыжеволосая женщина облокотилась на скамейку, протянула руку, сорвала с ближайшей сосны круглую шишку и принялась машинально вертеть ее кончиками пальцев. Нервы ее были на пределе. Такое с ней случалось: ручка, резинка для волос… проклятые эмоции.
— А что, заметно? — призналась она наконец.
— Ты к нему не прикасалась, была напряжена. Я поняла, что ты все еще его боишься. Этот страх я замечала у многих жертв.
— Я не жертва, — вспыхнула Эстибалис. Сколько раз она повторяла эти слова, стоя перед зеркалом. — У старика Альцгеймер; если понадобится, я справлюсь с ним в три секунды. Я его не боюсь.
Альбу не впечатлила бравада подруги.
— Поэтому ты стала изучать виктимологию?
Эстибалис вздохнула — сдалась, приоткрыла крошечную дверцу в своей непроницаемой стене.
— Мне хотелось знать, что делало меня жертвой. Чтобы больше никогда не быть ею ни с одним мужчиной.
В ответ Альба не проронила ни слова, просто положила руку Эсти на бедро, чтобы придать ей немного силы, немного тепла, донести до нее: «Я здесь, и мне ты можешь все рассказать». Это спокойное теплое прикосновение словно обладало целительной силой.
— Видишь ли, — продолжала Эстибалис, немного помедлив, — я думаю, какой бы сильной, устойчивой личностью от природы ты ни была, не допускала побоев, жестокого обращения, грубости… реальность закладывается в детстве, и если ты — мальчик или девочка весом двадцать килограмм, ты не сумеешь помешать сильному взрослому сделать тебя жертвой. Думаю, такое по-прежнему случается каждый день. Я имею в виду насилие в семье — никому не видимые, скрытые зверства, о которых матери частенько догадываются, предпочитая держаться в стороне. Что делать этим физически слабым мальчикам и девочкам, чтобы не становиться жертвой? Это невозможно, они не могут противостоять этому. Все это отпечатывается в характере, который в противном случае не имел бы патологических черт.
Альба понимающе кивнула. Уж она-то много чего могла бы рассказать о психопатах.
— Твой предыдущий, этот Икер, был хорошим парнем, не так ли?
— Мухи не обидит, это да.
— Вот почему ты его выбрала. В этих отношениях ты чувствовала себя в безопасности, поскольку знала, что он никогда не поднимет на тебя руку. Ты искала защитника.
— Ты что, психолог?
— Мы на этой работе все немножко психологи.
— Ну, ты сама ответила на свой вопрос, — заметила Эсти.
— И все же ты порвала с ним несколько месяцев назад. Ты уже чувствуешь себя достаточно сильной.
Эстибалис кивнула и поднесла руку к серебряному кулону в виде эгускилора.
— Это случилось после смерти Энеко, моего старшего брата. Он защищал меня от отца, хотя позже втянул в мир психоделиков, которые разрушали мое здоровье и сделали зависимой. Но на самом деле я была привязана именно к нему, к моему брату-защитнику, а не к наркотикам, которые он доставал. Вот почему я не пробовала их с тех пор, как он умер, и уверена, что никогда к ним не вернусь, хотя Унаи мне по-прежнему не доверяет. Он так и не понял, что я употребляла наркотики из-за Энеко: нет его — нет и наркотиков. Я свободна, я освободилась от Энеко. Его смерть оторвала меня от него, а заодно и от потребности в защитнике; вот почему через несколько недель я рассталась с Икером. Я поняла, что уже стала взрослой: наша работа и все, что с ней связано, сделали меня взрослой. Посмотри на меня: я ростом едва достигаю метра шестидесяти, физически никогда не сравняюсь с мужчиной, у меня нет такой силы, и любой преступник может меня ударить, — но я больше не живу в мире, где человек на пятьдесят килограммов тяжелее пинает меня каждое утро, если я отказываюсь лопать на завтрак прогорклое печенье.
— Но ты все равно тяготеешь к славным парням вроде Унаи. От него ты не бежишь, не так ли? Тебе он по-прежнему нужен.
Шишка выскользнула у Эстибалис из пальцев. Лгать Альбе не имело смысла.
— Как ты узнала? — прошептала она.
— Когда твой отец тебя бил… ты звала Кракена, чтобы он тебя спас, потому-то твой отец и запомнил это прозвище. На самом деле он помнит не его, а тебя, зовущую его по имени.
