— Боюсь, что нет. Но тогдашнее дело внешне напоминает нынешнее. Мы хотим исключить связь между ними и как можно скорее оставить тебя в покое наедине с твоим горем, — сказала Эстибалис с искренностью, которую я не привык наблюдать в ней во время общения со свидетелями. — Что, по-твоему, случилось с твоей дочерью?
— Мутная история. Похоже на хулиганство, — ответил Сауль. Он снова стал самим собой, и тон его казался более теплым. Он посмотрел Эстибалис в глаза и приблизился к нам. — Думаю, их было несколько; кто-то из подельников сделал фотографии, чтобы шантажировать другого или других, а позже раскаялся и отправил фотографии в СМИ. Труп исчез — скорее всего, они испугались, что найдут следы или улики, которые выведут прямо на них. Под уликами я имею в виду биологические остатки, сперму, что угодно…
— Сауль, а что ты думаешь насчет ее беременности? — спросила Эстибалис.
— Она не была беременна.
— Она была подростком. Статистика насчитывает множество родителей, которые понятия не имеют о беременности своих дочерей.
— Я не из тех отцов, которые не догадываются о беременности своей дочери. Ребекка не могла быть беременной, потому что… — Он вздохнул и повернулся ко мне. — Унаи, ты помнишь мою дочь?
«Да, мы вроде бы дружили. У меня сохранились о ней хорошие воспоминания», — написал я на мобильном.
До этого я не открывал рта, а Эстибалис забыла упомянуть о моей травме в зоне Брока. Но Сауль явно о чем-то догадывался; должно быть, его цепкая память сохранила тогдашние заметки в прессе, и он понял, что я не смогу участвовать в разговоре.
— Я имею в виду внешний вид, — настаивал он. — Ты помнишь, были ли у моей дочери женские формы?
Вопрос меня смутил. Отвечать отцу погибшей девочки-подростка, помню ли я фигуру его дочери, показалось мне кощунством.
«Не помню», — соврал я.
— Конечно, ты смотрел исключительно на Аннабель Ли. Ребекка была не очень развита — ни физически, ни умственно. Она была совсем ребенком и с парнями не встречалась. Моя сестра была эндокринологом и следила за ее развитием. Полиция задала мне тот же вопрос двадцать три года назад, и сестра показала результаты анализов, по которым Ребекка не могла быть беременной в месяцы, предшествовавшие ее исчезновению. Они не придавали этому вопросу большого значения. Насчет живота у меня есть два объяснения. Прежде всего подобное впечатление может создать ракурс, с которого сделаны фотографии. Но эти объяснения меня не удовлетворили, и я посоветовался с судмедэкспертом в Сантандере. Его мнение сводилось к тому, что подобное вздутие живота может быть вызвано разложением тела, если она была мертва в течение нескольких дней, хотя больше никаких признаков разложения с этого расстояния не было заметно. А лицо… я тысячу раз смотрел на эти снимки, и это, несомненно, была моя дочь. Отец всегда узнает лицо своей дочери, будь та жива или мертва.
«Ты много рассказывал о местных культах, — написал я Саулю, меняя тему. — Что ты можешь сказать насчет Фонтибре?»
— Что у судьбы дурной вкус и паршивое чувство юмора.
«Тебе не приходило в голову, что это мог быть кто-то из твоей академической или рабочей среды, какой-то коллега, интересующийся культурной антропологией, группа твоих же студентов или кто-то, для кого Фонтибре имеет особое значение? Способ умерщвления девочки не имеет аналогов — по крайней мере, в нашей культуре, Сауль».
— И это ты мне говоришь как эксперт? Думаешь, я сам не понимаю? — сказал он, повышая голос.
Нынешний Сауль чуть хуже контролировал свои вспышки, чем тот, которого я знал, — мягкий и сильный парень, умевший уладить любой наш конфликт.
«А что, если кто-то отомстил тебе, желая причинить боль?» — нажал я чуть сильнее.
— И ему это удалось. Но в первую очередь он сделал больно ей. Да, в первую очередь ей. Чего вы, собственно, хотите? Являетесь сюда из Витории, не задаете никаких новых вопросов, не докладываете о новых результатах, не сообщаете, где может покоиться тело Ребекки… Очевидно же, что они снова кого-то убили, что теперь это случилось в Алаве, и новое убийство наверняка напоминает то, что сделали с Беккой; в противном случае, Кракен, тебя бы здесь не было, если учесть твое плачевное коммуникативное состояние. Я знаю, что ты теперь специалист-профайлер. Скажи, они снова это сделали? Я прав? Это серийный убийца?
Я принял удар, не слишком обижаясь на Сауля; куда больше меня озадачила его враждебность. Я не был его фанатом — куда ближе к нему был Хота, которого он поддерживал в истории с отцом, затем Асьер и наконец Лучо.
Но и я был за многое ему благодарен. Например, он посоветовал мне гордиться прозвищем и воспринимать его как тотем — так поступали древние с духами животных, которыми восхищались и чьи сильные стороны желали сделать своими собственными.
Постепенно я перестал обижаться на Лучо, который мучил меня этим прозвищем, и начал потихоньку к нему привыкать — сначала со смирением, затем с растущей симпатией. Так и ношу его по сей день. Полностью с ним отождествился.
Это был отличный совет, и я по-прежнему был благодарен Саулю.
Был я признателен ему и за усилия сделать то лето неповторимым, и за то, что он тщательно подыскивал к нам подход, стараясь не задеть уязвимое подростковое эго.
Я плохо понимал его теперешнюю враждебность, но, как ни крути, мы в самом деле ворвались в его жизнь со множеством бестактных вопросов, потревожили память об умершей дочери… Мне такое тоже не понравилось бы.
— Мы еще не знаем, Сауль, — вмешалась Эстибалис, видя, что писать я ничего не намерен. — Мы приехали в Сантандер, чтобы сопоставить сведения, которые имеем на сегодняшний день, и определить, достаточно ли общих черт, чтобы сделать вывод об одном и том же исполнителе.
— Исполнителях, — поправил ее Сауль, и голос его прозвучал так, словно его ударили хлыстом. — Исполнителях.
«Вижу, ты все понял, — написал я. — И у тебя явно есть своя теория о том, кто виноват».
— Любопытно, что ты сказал это, Унаи. Любопытно, что ты сказал…
16. Дом Пандо-Аргуэльеса
21 ноября 2016 года, понедельник
В Сантандере лило как из ведра, и нам пришлось бежать, чтобы укрыться в машине. Дождь распугал почти всех студентов, парковка опустела. Старинное здание, облицованное кирпичом, выглядело более величественно в отсутствие студентов, нарушающих своей суетой торжественную тишину его колонн. Когда-то я был таким же, как они, вечно суетился, тревожился о грядущих экзаменах… Теперь в моей жизни были другие приоритеты: задержать убийцу, восстановить речь, смириться с новостью, которую преподнесла мне Альба.
— Что он имел в виду, заметив, что любопытно, что ты спросил его о подозреваемых? — спросила Эстибалис после того, как Сауль проводил нас до двери своего кабинета с явным намерением вышвырнуть вон.
