Мы подвигали руками и ногами, оставляя силуэты двух ангелов, как меня, четырехлетнего, научили в детском саду на бульваре Сенда когда-то зимой в другой жизни, и рассмеялись, заметив, что след, оставленный в центре площади нашими телами, больше напоминает какое-то диковинное божество со множеством рук и ног, чем классического ангела.
— По-моему, у нас получился Кракен, — прошептала Альба восторженно и смущенно.
— Пойдем домой сушиться; не хочу, чтобы вы с девочкой застыли, — заметил я. Кажется, у меня самую малость съехала крыша, но Альба не сопротивлялась.
Мы вошли в подъезд, где однажды жарким летним утром все началось — и, может быть, именно там зародилась маленькая жизнь, — и поднялись по лестнице, хихикая и краснея в предчувствии того, что должно было вот-вот произойти.
Я поднялся чуть выше, чтобы открыть дверь квартиры, а Альба отстала, и ее дыхание щекотало мне затылок.
«Обними меня сзади, прикрой мне спину, чтобы я повернулся и не терял тебя из виду больше никогда в жизни», — хотел сказать я, но это была слишком длинная фраза, а нейроны в моем мозгу вели себя в этот миг не лучшим образом.
Я повернулся и подхватил ее на руки; ее ноги обхватили мою талию, и так мы вошли в квартиру, и зимы вокруг больше не было, потому что в доме пылали даже стены.
— Я думал, ты больше меня не хочешь, — пробормотала Альба мне на ухо.
— Нет, что ты…
— Тогда делай все, что угодно.
— Я и собирался.
Альба сняла белое пальто и всю одежду, ставшую вдруг такой ненужной, и осталась обнаженной перед высоким окном, загороженным одной-единственной занавеской. Она казалась мне богиней с плавными округлостями и волшебной тенью, которую отбрасывали ее припухшие беременные груди. Я пошел в спальню, сорвал одеяло с кровати и постелил его на пол в гостиной. Отодвинул стол и освободил побольше места для нас и наших неистовых порывов.
Но Альба все делала не спеша, как в замедленной съемке, и когда я вошел в нее, я почувствовал ее так сильно, как будто это был еще один первый раз.
Тугая плоть, жар, давление… Внутри нее было так хорошо…
Во время любви Альба словно увеличивалась; она была более мощной, более властной, чем в обычной жизни. В этот момент мы были одним бешено колотящимся сердцем Белого города, единым организмом, дышащим яростно и одновременно ритмично и тихо. Еще бы, мы так долго друг друга желали…
Желали так сильно…
Я положил руку ей на пупок и вдруг осознал, что у меня под ладонью, — моя дочь, которая в этот миг не спала и всем своим существом чувствовала, как ее родители любят друг друга.
«Девочку, которая пока что у нас внутри, будут защищать два надежных утеса — ты и я. Не знаю, осознаёшь ли ты это, но вместе мы непобедимы; так позволь мне разделить с тобой обитель белой богини», — подумал я.
Но произнести эти слова я не мог, это было бы слишком.
Потому что, закончив заниматься любовью лицом друг к другу, на четвереньках и на боку, Альба оделась и снова стала заместителем комиссара.
— Сегодняшний вечер — исключение. У меня есть свой дом, Унаи.
— Сегодняшний вечер — исключение. У тебя свой дом, — я кивнул. — Но главное, что мы будем семьей. С двумя домами, двумя колыбельками… со всем что угодно; главное — семьей.
— Семьей, — согласилась Альба и, черт возьми, побежала вниз по лестнице.
А я, как последний трус, так и не сказал главного — что хочу родить с ней много малышей, что разучиваю колыбельные, чтобы быть говорящим отцом и успокоить дочку, когда у нее будет резаться первый зуб, и что никто прежде не заставлял меня трепетать так, как в эту декабрьскую ночь.
37. Ночь свечей
23 декабря 2016 года, пятница
Декабрь летел быстрее, чем я предполагал, впереди уже маячили праздники, а по опыту я знал, что расследование забуксует на недели. Если только не появится еще один мертвец, который мигом вернет нас к рабочей повестке.
Календарь лопался из-за кучи неотложных дел. И за каждое из них я брался охотно, с душой. Пенья, живший в съемной квартире в Корре, частенько звонил мне по утрам снизу, и мы вместе шли в полицейский участок в Портал-де-Форонда.
Вне работы это был беспечный и неунывающий малый, а неутомимый музыкант, который жил у него внутри, вырывался на поверхность, заражая окружающих творческой энергией, помогавшей ему в расследованиях. Женщинам он нравился, судя по взглядам, которыми они повсюду его провожали.
Герман каждый день забирал меня от логопеда; иногда я оставался выпить пинчо в компании его и Беатрис, но чаще под каким-нибудь вежливым предлогом исчезал, оставив их наедине.
В один прекрасный день брат осмелился наконец свозить Беатрис в Вильяверде. Та, казалось, была в восторге от нашей деревни и сьерры.
Присутствие этой безупречной женщины в дедушкином доме было таким же неожиданным, как бриллиантовое кольцо в котомке Спартака. Ее каблуки, юбка-карандаш, идеальные волосы цвета корицы, аккуратно уложенные с помощью лака… Но главное, энергия, которой наполняли Германа эти отношения, вновь превратила его в разговорчивого и остроумного парня, которого мне так недоставало после смерти Мартины.
Альба являлась в мой дом когда угодно, без расписания и предварительного звонка. Мы вдвоем открыто появлялись в городе, гуляли по улицам и в конечном итоге задыхались под простынями в объятиях друг друга.
Короче говоря, жизнь иногда становится отличнейшим местом.
В эти дни я решил залатать кое-какие прорехи и связался с Арасели, женой Асьера. Я позвонил ей со старого номера. Следовало по-прежнему подсыпать Голден свежие крошки, чтобы она не подумала, что я знаю, что она знает.
В тот вечер Арасели была занята — она состояла в команде добровольцев, устанавливавших по всему средневековому кварталу пятнадцать тысяч маленьких свечек, которые освещали Старый город и превращали Ночь свечей в волшебное путешествие в старину. Она пригласила меня помочь, и я отправился во дворец Эскориаса-Эскивель, чтобы разыскать ее там и пообщаться подальше от тех мест, где обычно бывал ее муж.
Арасели была одним из последних приобретений нашей компании; они с Асьером познакомились всего пару лет назад и сразу же поженились. У обоих был сильный характер. Она работала в компании инновационных технологий с непроизносимым названием, и супруги виделись урывками, потому что в будние дни она читала лекции в университетах на севере страны.
Я отлично ладил с ней с самого начала, у нас было много общего. Она нравилась мне даже внешне. Брюнетка, длинные волосы…
В тот вечер, увидев ее под зубчатой средневековой стеной, я вдруг понял: она отрезала челку. Коротко, вровень с бровями. Большой бюст. Одежда всегда черная. Пижонка, при этом с налетом готики.
Непревзойденный стиль в духе Аннабель Ли.
