— Ты едва все не испортил, — наконец произнесла она.
— Что? — спросил Унаи, не понимая.
— Едва не погиб в бушующем море, а наша история совсем не об этом. Это я должна умереть первой. И вдруг ты бросаешься спасать мертвую…
— Она была жива, — хрипло пробормотал он.
— Она была мертва, а ты рисковал нами ни за что ни про что.
«Достаточно. Достаточно на сегодня», — взмолился Унаи.
— Ты рассуждаешь, как псих! — не выдержал он. — Не могу поверить, что ты такая циничная. Сегодня погибла девушка, а вы ничего не сделали, чтобы ее спасти.
— Зато ты сделал. Тебе не сиделось на месте, не терпелось стать героем…
— Нет, я просто должен был ее спасти. Без вариантов.
— Пусть так, — пробормотала Аннабель, по-прежнему пребывая в своем мире: она всегда была в своем мире. — Это значит, что ты…
— Сегодня мне не до твоих криптограмм, Ана, — сказал он, вставая с койки и направляясь к двери.
Ему хотелось как можно скорее оставить позади белую палату, лагерь, запах разрушения и цинизма, который Аннабель Ли всегда носила на своих ботинках.
— Ты что, не понимаешь? Ты рожден, чтобы спасать людям жизнь, однако я не убеждаю тебя становиться спасателем.
На самом деле этому Унаи и посвятил остаток лета. Он явился в мэрию Бернедо и записался спасателем в ледяных бассейнах деревни: поскольку они находились на северной стороне сьерры, вода в этих водоемах едва нагревалась, и случались сезоны, когда влезть в них отваживались только храбрецы.
Спустя годы, когда Унаи закончил учебу и в некоторой растерянности размышлял о перспективах дальнейшей работы, которые не особо его вдохновляли, началось расследование двойных преступлений в дольмене.
Это дело поглотило его с головой. Во-первых, когда тела жертв обнаружили в кельтской деревушке Ла-Ойя, недалеко от Лагуардии, стала очевидна прямая связь преступлений с местной историей. Во-вторых, в деле оказался замешан Тасио Ортис де Сарате, его личный герой, и в какой-то момент он осознал, что думает, говорит и мечтает исключительно о расследовании.
И тогда вспомнил слова Аннабель Ли:
«Ты рожден, чтобы спасать людям жизнь, это твое врожденное свойство, твое призвание. Моя мать встречалась с копами; поверь, они живут этим и ради этого. Остальное вторично».
Унаи беспокоила обуревавшая его страсть.
Ему пришло в голову, что лучше было бы направить ее на нечто такое, что позволит спать по ночам, а не блуждать в темных лабиринтах, таких как Хота с его одержимостью творчеством. Или Асьер с его страстью к деньгам. Или комплекс неполноценности, который заставляет Лучо быть предельно конкурентоспособным со всеми и со всем, начиная с самого себя.
Ни одна из чужих страстей не имела власти над Унаи; он чувствовал полнейшее равнодушие и к творчеству, и к деньгам, и к ублажению эго.
Из-за этого, а также из-за семейной трагедии, которая все еще отзывалась в нем болью, ему было ясно: единственная его страсть — уголовное расследование.
* * *
Когда они вернулись во дворец графа Сан-Диего в Кабесон-де-ла-Саль, состояние их духа было мрачнее некуда, и для прощальных объятий не нашлось ни времени, ни настроения.
Пятеро виторианцев — приятели Унаи и Аннабель — погрузили свои рюкзаки в багажник микроавтобуса, и Сауль молча повез их на вокзал.
Всем хотелось поскорее забыть дворец, от которого они удалялись. Забыть о последних часах, о последних неделях. Каждый из них дал себе клятву никогда не возвращаться в это место, как будто проклятый дворец виноват в том, что случилось.
У Унаи было всего несколько секунд, чтобы попрощаться с Ребеккой, которая с ужасом смотрела на повязки, украшавшие его руки.
— Мне очень жаль, что тебе пришлось столько пережить, Унаи, — сказала она своим нежным детским голоском.
— Ты в этом не виновата, — ответил он и пожал плечами. Движение причинило ему резкую боль, но он сдержался: неудобно делать страдальческую физиономию перед девочкой.
— Да, конечно, я знаю, — просто ответила она, опустив голову.
— Эй, а ведь мы с тобой так и не поговорили… — вспомнил Унаи.
— Нет! — вскрикнула Ребекка, не дав ему договорить. — Пожалуйста, не волнуйся. Ничего страшного, правда. Я в порядке, все хорошо. И рассказывать мне нечего.
Унаи не очень понял, откуда взялся у Ребекки этот внезапный приступ словоохотливости. На прощание он улыбнулся, потому что так полагалось, а потом поцеловал ее в щеку.
Она отошла в сторону, немного смутившись. Отец внимательно наблюдал за ними издалека, делая вид, что разговаривает с Лучо и Асьером.
Хота подошел к Ребекке и Унаи, достал из внутренностей автобуса свой рюкзак «Ливайс» и тоже попрощался с девочкой.
— Что ж, спасибо за все. Ты научила меня строить кровлю у хижины и замешивать глину для стен… И за все остальное тоже спасибо, — загадочно добавил он и подошел к ней ближе. Ему было жаль Ребекку. Он протянул ей руку, чтобы помочь спуститься на тротуар.
Саулю не понравилась ни эта протянутая рука, ни заговорщицкое выражение, которое явственно читалось у обоих на лицах.
Хотя в целом ничего особенного в его поведении не было.
Ни один отец, каким бы молодым и понимающим он ни был, не любит смотреть, как его тринадцатилетняя дочка жмет руку шестнадцатилетнему мальчишке.
53. Порталон
10 января 2017 года, вторник
Эстибалис шмыгала по дедовскому огороду, как неугомонная змея; мне пришлось ее успокоить, положив руки ей на плечи. Только тогда она застыла неподвижно и посмотрела мне в глаза.
— Есть что-то еще, верно? — спросил я.
— Унаи, есть кое-что, о чем я тоже хочу с тобой поговорить, но у меня уже настоящая паранойя на тему мобильных и этих твоих хакеров, — призналась Эстибалис.
— Рассказывай.
— Хочу кое-что тебе показать, но только без интернета. Мне иногда кажется, что за мной тоже следят. Поэтому придется тебе поверить мне на слово.
— Я готов, — ответил я.
— В огороде за нами точно никто не будет следить, тут связь паршивая, поэтому давай-ка я все тебе расскажу прямо здесь. Присядем куда-нибудь?
Я кивнул на небольшую каменную стену, отделяющую дедов огород от огорода Акилино, и мы уселись, несмотря на то, что в январе камни были ледяными, а мох — сухим и колючим, как мочалка.
— Речь идет об аккаунте Аннабель Ли в «Фейсбуке». Я приказала Милан отыскать таинственную подругу, с которой Ана Белен сблизилась за несколько месяцев до убийства. И представляешь, она до сих пор не назвала мне имени. Такой прокол у Милан впервые — обычно она достает любую информацию в тот же миг, как будто это ей раз плюнуть.
