Военный что-то забубнил, но врач решительно выставил его за дверь.
– Райх Генрих Францевич, – представился он. – Что же вы, голубчик, хулиганите? Переполошили всех, а лежали бы тихо, и глядишь, все бы обошлось.
– Что обошлось? Где я? Какое число? – Травин заморгал. – Я хочу ссать. Что, прямо в койку напрудить?
– Нет уж, для таких нетерпеливых у нас есть утки, но не стоит зря беспокоить санитарок и Дарью Павловну, – врач протестующе замахал пухлыми руками, – потерпите, милейший, буквально пару минут. Товарищи из милиции проводят вас в отхожее место, прошу, дождитесь их.
– Я что, арестован?
– Именно так, хотя эти держиморды говорят, что только задержали до выяснения, – Генрих Францевич чуть было не прослезился от того, что его подопечный так сообразителен. – Вы, голубчик, только не волнуйтесь, раны едва зажили. Мы ведь, почитай, с того света вас вытащили, нож прямо по печеночной вене полоснул, надрезал слегка, чуть вправо, и сейчас бы апостолу Петру рассказывали о прошедшей жизни.
– Я атеист, – Травин осторожно попытался втянуть живот, напрягая мышцы, но боли не почувствовал. – Сколько уже так валяюсь?
– Восьмой день, – охотно ответил врач, сложив руки на животе и любуясь пациентом. – Вы уникальный случай, молодой человек. Первый раз вижу, чтобы на людях все так быстро заживало. Другие, считай, с месяц будут валяться, если их так же подрежут, а вы за неделю как огурчик, прямо загляденье. А вот и товарищи милиционеры пожаловали.
В комнату вошли двое мужчин в милицейской форме образца 1926 года, споро отвязали Травина от кровати и довели до отдельного помещения, где стояла фаянсовая чаша с деревянной грушей на цепочке, свисающей с чугунного бачка. Дверь не закрывали, внимательно следили, чтобы задержанный сделал все свои дела тщательно и без эксцессов. Сергея присутствие посторонних не волновало, он и не такое в своих жизнях пережил.
– Ну что, братушки, пошли обратно? – он натянул штаны, сжал несколько раз кулаки – силы ушли, но обещали вскоре вернуться.
Братушки кулаки оценили, и весь обратный путь Травин шел под прицелом наганов.
В кабинете начальника отделения рабоче-крестьянской милиции Гирина было накурено. Не так, чтобы топор висел, но наган вполне бултыхался бы в сизом от дыма воздухе, не падая на пол.
– Ну что скажешь, Иван Мироныч? – Мальцев листал бумаги, пока Карецкий сражался со старым окном, пытаясь его открыть.
Гирин, крупный мужчина сорока лет, со вчерашней щетиной и выбритой до блеска головой, сосредоточенно изучал отчет дактилоскописта. Начальником отделения РКМ он был назначен всего год назад, а до этого занимался партийной работой, и, будучи человеком хоть и необразованным, но неглупым, прислушивался к мнению более опытных коллег.
– Сомнения меня гложут, – поделился он. – Вот, Семченко пишет, что совпадают пальчики с тем ножом, что мы нашли. И сам ножик похож, прям брат-близнец. Только как-то это вышло неожиданно, легко, стало быть.
– Так чего ты жалуешься? – Мальцев потер глаза – дым уже до слез довел. – Это мне вон рыдать надо, три трупа и один-единственный свидетель, он же потерпевший, который ничего не помнит и все события без сознания провел. К этому суповому набору один обвиняемый, и тот в больнице валяется, доктор говорит, что если и очнется, то может дней через пять, не раньше, а пока только в утку гадит.
– Не обвиняемый, а подозреваемый в совершении, – поправил его Карецкий. Он наконец-то справился с окном, и свежий воздух кое-как разогнал клубы папиросного дыма. – И свидетель твой его не опознал.
– Да он вообще путается, этот сторож, то четверо грабителей было, то трое, хорошо хоть Панченко опознал уверенно, ну который с ножиком этим. Тот у него что-то спросил, а потом Сивухин и не помнит ничего. На голове шишка, в мозгах физический вакуум. Кто его, кроме Травина, мог так треснуть? Панченко ростом не вышел, а остальные двое, хоть и крепкие, но с такой силой и с такого угла не могли ударить, так судмедэксперт считает. Остается один подозреваемый.
– Не сходится, – Карецкий уселся на стул, закинул ногу на ногу, затянулся с удовольствием. – Травина этого, считай, половина комсактива видела, он в кинематограф Любку Акимкину из исполкома водил. Судмедэксперт говорит, что, скорее всего, именно он бандитов замочил, судя по характеру смертельных травм. Ты чего так на парня взъелся?
– Да от безысходности, – пожаловался Мальцев. – Понимаю, что на него особо ничего нет, но вдруг ниточка протянется. Он приезжий, на должность хлебную устроился, по домам шастает, того и гляди, с нэпманов дань собирать начнет. И пошел-то ведь не со всеми, а через дорогу эту, где только подводы и ездят. Спрашивается – зачем? Что ему не шлось среди людей-то. Может, и связан как-то. Пришел к подельникам подмочь, и не поделили они что-то, такое тоже бывает. Бумаги на него пришли?
– Пришли, – Гирин усмехнулся. – Ты удивишься, когда узнаешь, где он раньше служил.
– Да ну, подумаешь, – следователь махнул рукой, – легавым он был, из ваших, так ведь?
– Откуда знаешь? – взвился Карецкий.
– Связи есть, – Мальцев загадочно улыбнулся. Потом рассмеялся устало. – Кац намекнул, а потом уж я сам узнал. Знакомый работает следователем в Замоскворецком райсуде, так этот Травин у них в райугро служил, какая-то нехорошая история с ним вышла, после чего из органов правопорядка его поперли. Так что подозрения, Иван Мироныч, остаются. Может, на руку нечист наш инспектор или еще чего похуже. А точно я узнаю, когда вы мне на подозреваемого все материалы передадите. Ты уж давай, дорогой товарищ Гирин, колись, что там на него.
Карецкий с Гириным переглянулись.
– За пьянку из органов отчислили, – начальник милиции положил кулаки на стол. – Но на самом деле, мне тут сорока на хвосте принесла – да-да, не только у тебя есть знакомые в столице, так вот. За драку его вышибли. Один из агентов на него донес, что так, мол, и так, беляк этот Травин, сражался на стороне контры и работал на купцов при царе. Но не подтвердилось, ОГПУ проводило проверку вместе с адмотделом. Собирали показания свидетелей из армии, так те утверждают, что он белофиннов голыми руками давил, одного полковника ихнего просто кулаком до смерти забил, не успели оттащить. Да еще сам председатель совнаркома Карелии товарищ Гюллинг за него поручился, мол, с лучшей стороны знает, как настоящего красного бойца. Так что не стали дело раздувать, хотя агента, что на него донос написал, этот Травин вроде как проучил. Тот теперь маму родную не узнает, разумом стал словно дитя, ходит под себя и кушает с ложечки.
– И за это выгнали? За дело ведь проучил, эдак, если каждый начнет доносить запросто так, мы вообще без личсостава останемся, – Мальцев сплюнул.
– Не то чтобы с треском выперли, дали выговор, естественно, настоящую-то причину писать не стали, а водку кто не пьет. И потом потихоньку перевели на другую работу, в колонию детскую, вроде как и не особо виноват, но и в органах работать дальше не может, пока моральный облик свой не поправит. У стукача этого родственник дальний в управлении, с той же фамилией, он как раз и постарался. Почитаешь, поймешь, он от ОГПУ подпись ставил в деле. Тут далеко не все, но характер у парня прослеживается.
