Тот был на выезде, трубку взял один из агентов. Договорившись, что скоро появится, Мальцев взял нужную папку, аккуратно запер кабинет, сдал ключ милиционеру, сидевшему в центральном подъезде, и быстрым шагом дошел до адмотдела. Когда он там появился, Карецкий уже сидел в кабинете, смоля папиросу.
– Привет, – он потер покрасневшие глаза. – Что там у тебя?
– Смотри, – Мальцев уселся на стул, протянул папку и рассказал свою идею.
– Зачем им это? – Карецкий встал, приоткрыл окно. – Паша, сам посуди. Ну привезли они малую долю продукции на склад, остальное куда-то переправили, накладные отдали, заплатили деньги фабрике. Так?
– Так, – подтвердил следователь.
– И деньги фабрика получила полностью?
– Тоже верно.
– Тогда какая в этом выгода, не пойму. Коммерсанты полностью с государственной фабрикой расплатились, республика деньги получила, отправила в губбанк. Мы, Паша, охрану социалистической собственности обеспечивать должны, хищения государственного имущества пресекать, то, что украли у нэпманов, это другая статья УК РСФСР. Этим мы тоже занимаемся, но уж, прости, что я это скажу тебе, буржуев новых сколько ни грабь, они все в прибытке остаются. Нет, виновных мы задержим и следствию передадим, ты уж там им шей что хочешь. Сейчас я папку найду, и мы посмотрим. Вдруг ты прав.
Мальцев оказался не прав, цифры что в накладных фабрики, что в тех, которые лежали в угро, были одинаковые. Да, с кляксами, помарками и подтирками, но они ничем не отличались.
– Я все понимаю, работа есть работа, – Карецкий докурил очередную папиросу, закашлялся, хватаясь за грудь. – Вот ведь чахотка проклятая, как с войны прицепилась, не отпустит никак, мало того, что выворачивает, так теперь еще и по сердцу бьет. И молоко пью, и гуляю по вечерам, ничего не помогает. Иногда, знаешь, так и хочется вытащить из себя эти легкие, выдавить из них заразу и обратно вставить.
– А что доктор говорит?
– Что доктор – пилюлями пичкает. Мол, главное – витамины и ночной сон. А какой сон может быть с такой работой? Сейчас вон брали барыгу на хазе, там вещиц-то немного, и все большей частью гнилые, ему мелкое ворье скидывает за бесценок, а он так же за бесценок продает. Дома жена больная лихоманкой, четверо детишек мал-мала, живут небогато, но все равно преступник, дело тебе его завтра направлю вместе с ним самим. Понятно, что дадут ему по сто шестьдесят четвертой год с конфискацией, но детям-то как объяснить. Когда мы его брали, эти детишки молча на нас смотрели, чистенькие все, в дряхлой одежонке, через это молчание слезы у них капали, как после этого нормально спать, скажи мне, дорогой Пал Евсеич. Французский революционер Огюст Бланк, он что говорил – у революционера настоящего должны быть горячая голова и холодное сердце. А как вот мне сердце холодным оставить, если голодные детские глаза видишь?
– Если там и вправду краденые вещи, то да, конфискуют все, – подтвердил Мальцев. – Только доказать надо, что он этим занимался постоянно, хотя что там, если вещей много…
Он махнул рукой.
– То-то и оно, – Карецкий вздохнул, снова закашлялся. – Жену на погост, детишек – в детский дом. Разве для этого мы революцию делали, чтобы нэпманы жировали, пока простой народ вот так бедствует? Ладно, хорошо, хоть со складом этим разобрались. Теперь бы с банком что-то порешать, Гирин сегодня жаловался, что имеют его и в хвост, и в гриву начальники столичные, а с той стороны, что еще не тронута, партактив подбирается с исключением. Ориентировку мы по этому Бондарю разослали телеграфом, только вот помяни мое слово, сидит он сейчас на малине какой воровской, кошек блатных щупает да спирт попивает с шоколадом. Ниточки все за собой пообрезал, пойди – сыщи его.
Огромный бородатый мужик, лежащий на кровати, закашлялся, открыл глаза.
– Пить, – прошептал он.
– Никиша, – кинулась к нему женщина, – очнулся, родимый. Вот, держи.
Никифор обхватил кувшин ручищами и не отпускал, пока не выпил все до последней капли.
– Давно я лежу?
– Давно, – женщина вытерла слезу, – три седьмицы почти бездыха лежишь.
– А барин заходил?
– Как не заходил, почитай, раз в несколько дней о твоем здравии справлялся.
– В город мне надо, – Никифор попытался сесть на кровати, голова закружилась, и он упал обратно, цепляясь руками за рогожу, висящую на стене. – Мать, помоги.
– Лежи, Никиша, барин наказывал, как ты очнешься, мальчонку к нему послать с запиской, так он сам сюда приедет.
– Так посылай.
– Иду, иду. Отца позову, он у нас грамотный, писульку нашкрябает, и лесникова пацана отошлет. А я тебе супчик пока налью, поправляться тебе надо. Смотри, исхудал-то как, болезный.
Никифор кивнул, прикрыл глаза. Казалось, он снова потерял сознание, но нет, просто лежал, ждал. Раз барин сказал, что приедет, значит, приедет. А пока можно и супа поесть, и вообще хорошо бы чего жирного с мясным навернуть, а то чувствовал он, что ослаб за эти дни. Крепко его городской приложил, ничего не скажешь, а не отползи он тогда в сторону, едва этих аспидов из милиции услышал, так бы и загребли в каталажку. А в тюрьму ему нельзя, есть еще дела на свободе, вот хотя бы с городским этим посчитаться. Чтобы по справедливости.
Глава 10
Утром субботы Мальцев хотел было отправить бумаги обратно, но потом решил подержать их у себя хотя бы недельку – пусть крысы канцелярские поволнуются, а то их ухмылки ему до сих пор покоя не давали. Так и хотелось пристрелить из личного партийного нагана, расставить этих вот ни в чем не повинных граждан республики вдоль стенки и шмалять, пока патроны не кончатся, прямо в их рожи противные. Но истинную причину хранения бумаг в суде никому бы говорить не стал – члена партии такие мысли не красили. Составил докладную записку прокурору о том, что неплохо бы для расследования дополнительные сведения получить.
Без данных покупателей товара, с которыми их можно было бы сличить, привезенные кипы бумаги никакой важности не имели, но прокурор в ответ на запрос ответил, мол, оснований изымать документы еще и у кооперативов с артелями в рамках этого дела нет. Ну а если есть какие новые факты, ты, мил человек, сначала дело новое открой. Спорить Мальцеву с ним не хотелось, хотя, по-хорошему, надо было бы.
К Карецкому на поклон тоже идти не хотелось. Сан Саныч был личностью компанейской, доброжелательной и отзывчивой, но только когда дело не касалось службы, там все эти разговоры про несчастных детишек и жалости только разговорами и оставались, чуть поскоблишь субинспектора – кремень, а не человек.
– Тому, кто эту бухгалтерию придумал, надо причинные места отстрелить, – пожаловался он Дарье Павловне, провожая домой после воскресной прогулки. – Это ж надо так научить людей запутывать.
– Лука Пачоли умер пятьсот лет назад, – фельдшерица была чем-то озабочена и заметно нервничала, хоть и старалась это скрыть, – при всем желании, Павел Евсеевич, вы бы его не наказали.
