Тот сверкнул вспышкой, фиксируя на фотопластине тело, криминалист снял у грабителя отпечатки, милиционеры загрузили Никифора в автомобиль и вместе с Дарьей умчались в больницу. Гирин и Карецкий оккупировали стулья возле обеденного стола, пока агенты и эксперты занимались подвалом.
– Ох ты и молодец, товарищ Травин, – начальник милиции зевнул. – То троих бандитов порешил, то еще одного, хорошо хоть в живых оставил. Деньги он, значит, внизу нашел, в подвале? Ты же там вроде ремонтировал все, должен был отыскать.
– Так и вы там все перерыли до меня, – парировал Сергей, – тоже ведь ничего не нашли. Следов новой кладки я не видел, значит, сделали ее давно и умело. Кому в голову придет печь целую перебирать.
Вернувшийся из подвала эксперт только плечами пожал. Кирпичи были разбиты вдребезги, тонкая глиняная оболочка содержала на себе следы ткани, похожей на ту, что валялась внизу, наверняка на ткани и следы золота найдутся. Сложить черепки, заполнить сердцевину воском, подсчитать, сколько золота могло находиться внутри – это, по его уверениям, должно было занять не более суток. А вот насчет того, когда кирпичи с начинкой положили на место, он сомневался, раствор был сухой, но потрескавшийся, не исключено, что старые кирпичи аккуратно достали, сохранив глину, а потом на это место засунули новые. И требовалась ему неделя, не меньше, чтобы сказать, так это или не так.
К пяти утра Травин отчаянно зевал и тер глаза, и уже не рад был, что вызвал милицию. Заснуть было решительно невозможно, какие-то люди в форме и без нее что-то измеряли, взвешивали, складывали в кучки, фотографировали, в процессе этого съели остатки вчерашней каши и хлеба, и даже к колбасе примерялись, но ее удалось отбить. Не полностью, но удалось.
Угомонились только утром, у дверей дома остался стоять милиционер, который непонятно что охранял, золото опечатали и увезли в отделение милиции, как вещественное доказательство, туда же отправилась колода. Котелок оставили, его Травин смог отстоять, иначе варить новую порцию каши было бы не в чем.
В восемь часов к остаткам еды потянулись дети, зевавшие, словно сонные мухи. Кое-как пожевали то, что осталось. Петьку, ожидавшего получить втык за не вовремя приведенных милиционеров, Сергей, наоборот, похвалил, Митяй взахлеб рассказывал Лизе и Емеле, как он тут ночью вместе с Травиным спасал дом от бандитов, те сонно кивали – ночные крики и их разбудили тоже.
– Может, вам сегодня в школу не ходить? – предложил Сергей. – Вы там на уроках уснете. Нет, очень нужно? Ладно, отвезу вас на мотоцикле.
Утро в контру ночной луне выдалось пасмурным, моросящий дождь прибил пыль на дороге, но еще не набрал той силы, чтобы грязь летела из-под колес во все стороны. Влага, сдуваемая ветром, дала небольшой прилив бодрости, после бессонной ночи голова была словно тряпками забита.
Сергей притормозил возле школы, оглядываясь вокруг, – некоторые чайные уже работали, и там можно было выпить кофе. Дорого, по тридцать копеек за чашку, но кофе у кооператоров продавался хороший, почти без примесей.
– Если не ошибаюсь, товарищ Травин? – послышался откуда-то сбоку голос.
Товарищ Травин оглянулся, к нему подошел историк Топольский, в перевязанных ниточкой очках и с очередным толстым томом под мышкой. В руках он держал бумажный сверток. На Травина историк смотрел недовольно, словно тот ему денег был должен и не отдавал.
– Нашел я ваш герб, сейчас покажу.
Топольский полез в карман, уронил книгу, попытался ее поднять, не выпуская свертка из рук, но и его уронил тоже, когда обеими руками схватил упавшие предметы, с его носа свалились очки, и историк упал на колени, шаря руками по брусчатке. Книга и сверток снова упали. Видя такое безобразие, Травин сначала поднял историка за шиворот, отряхнул его, надел на нос очки, всунул в руку сверток, а книгу держал, пока Топольский снова рылся в кармане.
– Вот, – наконец Иван Андреевич достал смятый листок, попытался развернуть одной рукой, снова уронил сверток, который Травин подхватил на лету. – Смотрите, товарищ. То-то я думаю, отчего мне этот герб показался знакомым. Вы знаете, что у многих родов гербы, в сущности, одинаковы? У тех фамилий, что от смоленских князей происходили, у них пушка, а от черниговских – орел. Различаются у каждой из фамилий небольшими деталями и добавлениями.
– Угу, – кивнул Травин, – очень интересно.
– Именно, – с вызовом сказал бывший аптекарь, – так вот, молодой человек, у поляков все еще проще. У них герб принадлежит не одному роду, а сразу десятку, а то и сотне фамилий, и каждый имеет собственное название. Вот, к примеру, герб Биберштейн – там простой олений рог изображен, или герб Борейко с красным гаммадионом, древним славянским символом солнца.
– А подкова? – не дал Сергей историку углубиться в дебри геральдики. Чужие гербы Травина не интересовали совершенно, ему нужен был конкретный.
– Не торопитесь, молодой человек, я уже подхожу к сути. Так вот, подкова и крест – это польский герб Ястршембец, у герба этого вообще-то несколько вариаций, но и родов, которые его используют, больше тысячи. Например, главный советский революционер товарищ Ульянов-Ленин, у них, у Ульяновых, на гербе над крестом еще птичка нарисована.
– То есть пуговица эта товарищу Ленину принадлежала? – уточнил Травин.
Историк поморщился, словно что-то кислое съел.
– Нет, почивший товарищ Ленин тут совершенно ни при чем, и я вам скажу – почему. Был у нас в Рогожске городской архитектор Рудницкий Павел Дмитриевич, надворный советник. Широкой души человек, поначалу-то его семье тут несколько сел принадлежало, да он их все, почитай, прогулял. Помер еще до революционного восстания большевиков, аккурат в 1916-м. Так это их герб, Рудницких. В том, что вы его обнаружили, товарищ Травин, ничего странного нет, Павел Дмитриевич под конец жизни совсем пообносился и продавал имущество почем попадя. Вот и пуговица эта, а скорее – брошь или застежка, уж слишком она для пуговицы велика, наверняка ему принадлежала или, скорее, супруге его, не помню ее имени. Но та раньше его высокоблагородия померла, и в окончательной распродаже ценностей не участвовала.
– Значит, случайность?
– Скорее всего, – историк после рассказа к Травину интерес потерял и бочком начал продвигаться в направлении школы. – Вот, держите бумажку, я тут все написал. И отдайте уже мою книгу.
Сергей засунул ему книгу обратно под мышку, обменял сверток на пожеванный лист бумаги, и Топольский, чуть ли не прискакивая, умчался в сторону входа.
В три часа дня Сергей с рутинными проверками покончил и поехал в коммунхозотдел, сдавать бланки актов и получать новые. И прямо у входа оказался приперт к стенке мощной грудью Зинаиды Ильиничны.
– Куда же ты так торопишься, Сережа? – ласковым басом спросила она.
С женщинами Травин никогда не терялся, но вот в присутствии этой бой-бабы его всегда сковывала нерешительность вперемешку с ужасом. Служебная подруга Каца упорно не оставляла попыток перевести Сергея из статуса сослуживца в статус сердечного друга, Травин стоял насмерть, и это, похоже, раззадоривало Зинаиду Ильиничну еще сильнее.
