– Бланки отдать Сидорчуку, – просипел он. – Вот.
И для наглядности продемонстрировал пачку листов. Женщина ловко выхватила их у него из рук.
– Сама отдам, – сказала она. – А ты, голубок, лети к Кацу, он тебя уже второй час как ищет. Да побыстрее, касатик, а то я даже не знаю, что с тобой сделаю. Мням!
Сергей этого тоже знать не хотел и в кабинет начальника коммунхозотдела влетел, словно за ним сотня чертей гналась.
– Ох и не понимаешь ты свой гройсе глик, – рассмеялся Кац, увидев Травина и сразу поняв, от чего, а точнее от кого тот бежит. – Такая женщина тебя добивается, а ты ерепенишься, как пуритц.
С тех пор, как Лев Аверьянович уверился, что Травин ему не соперник, такие подколки стали делом обычным. Сергей только затравленно кивнул.
– Да, вот чего я искал-то тебя. Следователь тебя вызывает, Мальцев. Говорят, ты бандита обезвредил ночью? Тебе, Травин, не в коммунхозотделе груши околачивать, а в войсках ГПУ с контрреволюцией сражаться. Так что дуй в суд, этот поц уже три раза звонил, но!.. Просил заехать, понял? Просил, а не требовал. Так что настройся на разговор и не тушуйся, ты же герой у нас, получается, гроза бандитов и нэпманов.
Мальцева на месте не оказалось – следователь штаны протирал на совещании у прокурора и судьи, милиционер проводил Травина в его кабинет и оставил ждать – держать свидетеля на проходной, рядом с собой, инструкция не позволяла. Правда, та же самая инструкция не позволяла оставлять свидетеля и в кабинете, но тут уж из двух зол милиционер выбрал то, что удобнее.
– Кто ж их знает, – усатый страж порядка на вопрос Сергея, сколько ему тут сидеть, развел руками, – могут быстро управиться, а то и час-два пробалакать. Ты уж, товарищ, подожди, будь ласков, может, кипяточку тебе принести? Так я распоряжусь. Побегу, а то не ровен час кто проберется в суд из неположенных.
Травин от кипятка отказался, повесил кожаную куртку сушиться на спинку стула и осмотрелся.
Комната была большой, но из-за обилия бумаг, валяющихся буквально везде, места свободного почти не было – только пространство вокруг большого стола, на котором тоже лежали папки с делами. Одна из них, заботливо отложенная в сторону, так и притягивала взгляд, но Сергей торопиться не стал. Сначала он прошелся по комнате, уделяя особое внимание окнам – распахнутая створка была закрыта решеткой, а вот та держалась не на гвоздях, вбитых намертво, а на шурупах с прорезью на головке. Четыре штуки, с инструментом и навыком справиться с ними можно было за две минуты. Вот только закручены они были изнутри, в выдолбленных в кирпиче пазах, и снаружи к ним было никак не подобраться.
Среди бумаг, лежащих вокруг, наверняка были те, которые касались Травина непосредственно – например, демонстративно отделенная от других папка его фамилию содержала на титульном листе. Следователь будто подсказывал, мол, не тушуйся, Сергей Олегович, почитай повнимательнее дело, пока он, Мальцев, будет с начальством чаи гонять. Но Травина интересовало не только ограбление на складе, Никифор этот наверняка где-то еще был замешан. И с ограблением банка тоже было что-то нечисто – слухи разные по городу ползли, но настоящие улики и протоколы находились здесь, в этом кабинете.
Папку Травин трогать не стал, а вот шурупчики аккуратно вывернул перочинным ножиком, вытащил деревянные чопики и засунул шурупы обратно, в отверстия. Теперь их можно было вытащить, просто пошевелив пальцем. Створка окна запиралась на шпингалеты, и если днем она была открыта, то на ночь наверняка запрут. Верхняя задвижка держалась на честном слове и даже при небольшом усилии отходила от дерева, а вот нижняя выглядела крепкой. Но тоже была привернута, и совсем недавно – шурупы не красили, а раму, по виду, уже несколько раз. Расшатывать крепления Травин не стал, это наверняка бы привлекло внимание, а вот скобу, куда входил стержень, оторвал и вставил обратно. Стержень углублялся в подоконник на несколько миллиметров, закругленный конец силой трения створку удерживал, но если сильно толкнуть, выскакивал и утаскивал за собой скобу.
Шторы были такие, как надо – плотные, если их задернуть, электрическое освещение не будет особо видно с улицы, да и выходило окно в сад, до улицы от него метров пятьдесят было, настольная лампа с длинным шнуром спускалась под стол, и тогда уже снаружи не заметят, что в кабинете кто-то есть.
– За дурачка меня держишь, господин следователь, – Сергей улыбнулся, уселся на стул и закинул ногу на ногу. – Ну что же, в эту игру можно и вдвоем играть, у тебя свои козыри, у меня – свои.
Никифор очнулся в белой палате – тусклая лампа на потолке светила прямо в глаза. Он пошевелился, голова жутко болела, зрение двоилось, перед глазами плавали мутные пятна, но руки-ноги двигались. Правда, прикован он был наручниками к скобе, торчащей из стены, но вырвать ее – пара пустяков. Он пошевелил рукой, пробуя на прочность цепь, попробовал заговорить, связки не слушались. Проклятый городской снова лишил его голоса, ох и доберется он до него когда-нибудь, не будет уже таким дураком. Выследит и сзади рубанет, чтобы наверняка, а то провели, как мальчишку, полено подложили на кровать.
От злости у мужика вытекла слеза. Лицо покраснело, Никифора переполняла ненависть. Из-за врага он потерял и свободу, и деньги, наверняка эта сволочь сейчас его золото пересчитывает. Хотя, если он сам в больнице и прикован, значит, без милиции не обошлось, может, и денежки тоже у нее, что гораздо хуже. Уж если государство себе что-то забрало, то никак не отдаст, это крестьянин знал точно.
На здоровье Никифор никогда не жаловался, даже когда его медведь подрал, так он всего две недели отлеживался, а потом встал как новенький. И сейчас тоже оклемается, дай только срок, выберется из темницы, тут барин поможет, у него в охранке есть свой надежный человек. Ну а пока что будет он, Никифор, как старший барин и сказал, молчать, тем более что говорить-то он и вправду не может.
Дверь в палату отворилась, и внутрь вошла женщина в белом халате.
– Как ты? – тихо спросила она.
Никифор попытался сказать, но только захрипел.
– Лежи, лежи, Никиша, я тебе помогу. Голова болит? Ну так ничего, пройдет, а потом уж придумаем, что делать. Вытащим тебя отсюда, не беспокойся. Сейчас укол сделаю, тебе полегчает, уснешь, а когда проснешься, горло подлечим.
Женщина достала с лотка шприц, выпустила вверх тонкую струйку, ввела иглу Никифору в вену на руке. Тот поморщился, было не больно, но неприятно.
– Все будет хорошо, – пообещала женщина, надавливая на поршень.
Из цилиндра в кровь потекла прозрачная жидкость. Растворилась, дошла до сердца, заставляя его камеры биться вразнобой и сжиматься. Никифора затрясло, он выгнулся, пытаясь освободиться и теряя сознание, тело сотрясалось, дергалось из стороны в стороны, но наручники не дали ему упасть с кровати. Он хрипел, стараясь привлечь внимание тех, кто снаружи, а женщина стояла чуть поодаль и грустно улыбалась. Меньше чем через минуту Никифор обмяк, сердце остановилось, не выдержав такого насилия над собой, мозг перестал получать кислород и тоже отключился. Женщина подождала, проверила дыхание и пульс, убедилась, что на кровати лежит труп, и вышла, аккуратно затворив за собой дверь. Спящий снаружи на скамеечке милиционер всхрапнул, дернул склоненной на грудь головой, но потом снова задышал ровно и спокойно.
