– Верь в свою звезду, – перевел Травин.
Бумажку и пуговицу он спрятал в карман и благополучно о них забыл.
Отлеживаться Сергей не стал, поехал в Москву, к Емельянову, который уже сидел, что называется, на чемоданах. Тот Травина обматерил – ГПУ, после того, как нашли американские револьверы у Рудницкого и агентов угро, на ушах стояло, проверялись их связи с бандой Крапленого и даже кое-какие следы поставок из-за границы нашли, трясли таможню и сотрудников наркомата торговли, адмотдел Рогожска перетряхнули сверху донизу.
Ларина они упустили, словно сквозь землю провалился. В Ленинграде арестовали служащего наркомата, который приторговывал заграничными паспортами, тот уверял, что этот самый Ларин брал у него два паспорта, но в актах о выдаче были совсем другие фотографии.
Про связь его с Дашей никто не слыхивал, Емельянов так и сказал – забудь. Бред, галлюцинации раненого, была Дарья Павловна Белова, вдова красного командира, фельдшер, и сплыла, но по своим каналам проверил – до Ленинграда она так и не добралась, исчезла где-то на полпути, словно растворилась.
– Вот что ты за человек, Сергей, послали тебя колонией детской руководить, так нет, впутался опять в уголовные дела, – попенял Василий Васильевич. – В общем, как я и говорил, переводят меня на какую-то фабрику, или на Моспочтамт, не определились еще. К Осипову не суйся, у него и без тебя забот хватает, к зиме, как все уляжется, я за тебя похлопочу. Чтобы, значит, под присмотром был. Да не смотри на меня волком, мало еще времени прошло. Про Вегенера знаешь?
Травин кивнул. В газете «Правда» за третье сентября он прочитал, что Александр Николаевич приговорен коллегией ОГПУ к расстрелу за контрреволюционную деятельность по статье 58‐1бю. Про большой террор в свое время он всякое слышал, так что вполне мог предположить, за что в действительности арестовали начальника авиационной академии, патриота и русского офицера. А поскольку лично Вегенера знал не он, а его реципиент, к новости отнесся двояко. Вроде жаль, что с хорошим человеком так поступили, а с другой стороны тот, кто знал Сережу Травина, уже ничего никому не расскажет.
– Слухи разные ходят, было или не было, – вздохнул Емельянов. – Так что сиди на своем месте тихо, не отсвечивай, а то у нас любят контру искать там, где ее нет.
Новый следователь, прибывший на место Мальцева, несколько раз допрашивал Сергея, но без энтузиазма, для него все дела были раскрыты – виновные в растратах или умерли, или были посажены, предатели из органов уничтожены преданным делу революции субинспектором Карецким, чей портрет с черной лентой висел в административном отделе, схемы хищений государственных средств разгаданы и пресечены. Участие самого Травина в задержании тоже отмечено было, и вроде как даже к награде его хотели представить, грамоту дать, но бывшие грехи не позволили.
Лизу несколько раз пытались отдать в приемную семью, но все как-то не срасталось. А уж после того, как она прибежала обратно с синяками и надорванным ухом и Травину пришлось серьезно побеседовать с несостоявшимся опекуном – почти без переломов, желающих взять к себе девочку больше не находилось.
В коммунхозотделе ждали новое начальство, Кац досиживал последние дни, с арестом Зинаиды Ильиничны в нем что-то надломилось, даже курил не так, как раньше, а через силу, жалкие облачка совсем не напоминали мощные клубы дыма. Совслужащие подотделов старались обходить его кабинет стороной, а вдруг новая метла будет всех его приятелей вычищать.
Новая метла появилась аккурат после праздника Октябрьской революции. Перед дверью кабинета стоял боец ГПУ с винтовкой, подчеркивая статус нового хозяина. Секретарша ожесточенно печатала на машинке новые приказы, кусая нижнюю губу, и бегала в кабинет с папкой на подпись, возвращаясь растрепанная и недовольная.
– Из Москвы, – важно поднимал палец Филькин, который про всех все знал, – с назначением. Сразу дела служащих запросил, изучает, сурьезный человек, а не абы кто. Родственник у него важный, в ЧК работает, ясно, что за заслуги назначили.
– Имя-то у этого сурьезного человека есть? – усмехнулся Травин.
– А как же без имени человеку-то жить при советской власти, имеется оное. Иосиф Соломонович их зовут. Товарищ Беленький.
Сергея вызвали на ковер уже под конец рабочего дня.
– Проходи, дорогой, – словно старого друга, встретил его Йося Беленький. – А ты, боец, возле двери постой и никуда не отлучайся, как только позову, мигом сюда.
Сотрудник ГПУ коротко кивнул и вышел.
– Что же мне с тобой делать, Травин, – вальяжно развалившись в кресле, протянул бывший агент третьего разряда, – увольнять неохота, уж больно ты ценный работник. Дом вон привел в порядок, ребятишек там поселил, даже преступников задержал.
– Петрушку из себя не строй, – посоветовал ему Сергей.
– Петрушку? – Йося покраснел, глаз у него дернулся. – Я тебя, сука, всю жизнь гнобить буду. Мог бы расстрелять, но нет, ты попляшешь, гнида, нахлебаешься дерьма. От себя никуда не отпущу, я твою жизнь, Травин, такой сделаю, что ты застрелиться захочешь. И не сможешь, пистолета тебе никто не даст.
Под конец он уже брызгал слюной, глаза покрылись сеткой лопнувших сосудов. Внезапно Беленький успокоился, постучал ладонью по столу.
– Ну шалман-то мы твой разгоним. Детишек по детским домам раздадим, нечего им тут прохлаждаться, новую социалистическую родину строить надо, есть у нас такие дома, что похлеще тюрем, быстро воспитают из них достойных членов общества. Дом хороший, себе заберу, а то представляешь, выделили какую-то конуру в старом фонде, так там даже туалет на улице. Эх, жалко родственников у тебя нет, на них бы отыгрались, а так – только ты остаешься. Будешь дворником. Нет, дворник – это слишком почетно для тебя, выгребные ямы чистить будешь. В дерьме валяться.
Йося визгливо захохотал. И тут же замолчал, вскочил, выдирая пальцами из кобуры наган.
– Я тебя, – тихо сказал Травин, схватив коллегу за горло, – убью. Только перед этим мучить буду, это я хорошо умею делать, и ты, Йося, от меня никуда не скроешься. Ты меня знаешь, мое слово крепкое. Это я тебя, как клопа, раздавлю, не сомневайся.
Беленький пытался вырваться, но Сергей его держал крепко, на весу. Пережатая гортань издавала хриплые звуки, бывший фотограф достал-таки наган, но Травин его перехватил, приставил к глазу начкомхоза и нажал на спуск.
Раздался щелчок, Йося обмяк, побледнел и свалился на пол, стоило Сергею его отпустить. Одна половина лица у Беленького обвисла, Травин положил наган ему обратно в кобуру, проверил пульс, шлепнул печатью на нескольких пустых бланках, засунул их себе за пазуху и только потом позвал постового.
– Тут товарищу начкоммунхоза плохо стало, – сказал он. – Похоже, апоплексия. Но живой, так что мигом доктора сюда.
Прибывший через двадцать минут на место доктор Райх только и смог, что руками развести.
– Обширное кровоизлияние в мозг, – авторитетно сказал он. – Срочно в больницу товарища, строжайший постельный режим и никаких волнений. Месяца через три, может, и оклемается, но тут медицина гарантий дать не может.
