– И кто же ее забрал? – затаив дыхание, спросила я.
– Мы не знаем, – пожал плечами плевр. – Да это и не важно. Важно, что мы почти нашли ее. Почувствовали. Никогда не догадаешься, где она была спрятана.
– И где же? – я облизала пересохшие губы.
– В яйце, – пожал плечами поддельный вампир. – В самом первом Заветном Яйце, что держал в своих каменных руках Аригун со статуи. Остальные мы похищали из идейных соображений. Но именно самое первое яйцо открыло нам доступ к ритуалу переселения душ. Оставалось только все подготовить. Подготовить тебя, дриада.
– У вас ничего не выйдет! – завопила я, все-таки поддавшись панике, которую тщательно сдерживала. – Я не собираюсь отдавать свое тело какой-то мерзкой кровожадной многоножке!
– А тебя кто спрашивал, что ли? – скучающим голосом поинтересовался плевр.
А в следующее мгновение монета на моей шее словно ожила. Засветившись ярким багровым светом, она подняла меня в воздух и за шнурок на шее потащила вперед.
Вперед – прямо на кенотаф.
Сопротивляться я не могла – как безвольная кукла повисла на шнурке.
Могла только посмотреть в небо. Оно было темным.
– А, на дракона своего надеешься, дриада? – развеселился Эл Куртоль. – На Хранителя, которому предки завещали сторожить кенотаф с Сольрис? Не жди его, голубка, не жди. Он сейчас на королевском балу – бегает по залам, тебя с королевским ревизором ищет. Ревнует, стало быть. Задумано все, просчитано до мелочей. Видишь ли, какую ты нам еще службу сослужила – отвлекла Аэлмара на себя, да так, что он всякий контроль потерял. Не увлекся б тобой дракон, мы еще сто лет до мамочки нашей не добрались. Он ведь, чудовище, зорко ее охранял. Службу свою нес, дракон проклятущий! Ну, ничего, мамуля, как в тебя переселится, с лихвой ему отомстит. Первым сожрет. Мечту его заветную исполнит, а потом прям в постели сцапает. Хороший конец будет для потомка Ольфозы и Аригуна.
– Джерласс! – изо всех сил крикнула я в холодное и темное небо. – Джерласс!
Но это мне показалось, что крикнула. На самом деле – едва слышно простонала.
Сил не оставалось – монетка, как на аркане, тянула меня прямиком в кенотаф. Я уже наполовину увязла в теплой студенистой субстанции, словно в гигантском холодце. Плевры во главе с Элом Куртолем, который сейчас уже совершенно не походил на вампира, жадно наблюдали за этим процессом.
Но не менее жадно смотрел на меня единственный глаз Сольрис, которая словно ожила, напряглась, готовая к броску. Вся ее фигура выражала жизнь, движение и готовность. Она как будто тянула ко мне невидимые щупальца, помогая монете.
Уже практически увязнув в кенотафе, из которого мне уже не суждено будет вернуться живой, я зацепилась ногой за корень сосны, торчащий прямо из земли и из последних сил прошептала.
Дриадрья Праматерь, с сим древом ты меня соедини,
Хочу почувствовать ток жизни изнутри,
Душа моя, в стволе ты схоронись!
Разречье древное, приди, слиянье свершись!
Я понятия не имела, подействует ли старое заклинание, но я всегда сражалась до последнего.
И зеленый вихрь налетел на меня. Перед глазами мелькнуло озадаченное лицо Куртоля и морды братцев-плевров.
Кулон с монетой увяз в кенотафе.
Я выдохнула – и мои ноги стали корнями, руки – ветвями, а волосы – иглами серебряной сосны. Это было старое, старое дерево, толстое, огрубевшее, с заскорузлой корой – молодым дриадам вселяться в такие запрещалось категорически.
Хватало пары минут, чтобы слиться с ним и остаться внутри навсегда.
Последнее, что я промелькнуло передо мной именно в моем сознании, не в сознании дерева – то, что небо заслонили огромные черные крылья, накрывшие собой поляну.
Красивые крылья, черные с золотом.
Еще я запомнила много огня, очень много огня, который жег все вокруг дотла. В нем пищали, корчились и извивались страшные червеобразные тени…
Затем я не помнила больше ничего.
Я навсегда забыла, кто я есть, кем была и кем могла бы стать.
Я стала старой серебристой сосной.
ГЛАВА 25. Предсказательница
– Хэлли! Хэлли! Хэлли!
Странный мужчина-дракон, зачем ты кричишь в ночи, нарушаешь мой покой и покой моих братьев и сестер?
Мы – старые сосны, любим тишину. Это место проклято старой и нечистой магией, она отравила нас. Но мы привыкли – мы древние деревья, очень древние. Мы выживем, как выживали много лет до тебя.
Мы были, есть и будем, даже, когда ты умрешь, дракон.
Зачем тогда ты кричишь?
– Хэлли, вернись ко мне.
Зачем обнимаешь мой толстый, старый, заскорузлый ствол, дракон? Зачем прижимаешься к нему щекой?
– Я люблю тебя, Хэлли. Только ты. Ты одна. Всегда.
Чего ты добиваешься, мужчина? Деревья не любят драконов и их огонь… Уходи… Зачем ты снова и снова повторяешь: «Хэллия!»?
Это заклинание, или…
Хэллия.
– Джерласс…
Я помню. Помню это имя.
Ветки легли ему на плечи. Вот только это не колючие сосновые ветви – это руки. Мои руки. С пальцами. С ногтями.
Острые иглы осыпали его – вот только это не иглы, это мои светлые волосы, отливающие зеленым, окутали нас.
Он тут же подхватил меня прямо из ствола сосны, безвольную, совершенно обнаженную, не помнящую даже своего имени. До конца не осознающую, кто я.
Но его имя я помнила. Только оно и помогло мне выйти из разречья.
– Джерласс, я думала, я не вернусь, не вспомню… Мои корни так глубоко ушли в землю…
Он ничего не сказал. Только накинул мне на плечи свой китель и прижал к себе – крепко-крепко, будто хотел вплавить в свою грудную клетку.
– Ну, у тебя точно талант, – сказал кто-то с восхищением. – Это окончательно ее уничтожит.
– Пусть все на нее посмотрят, на такую! – кто-то другой мелко захихикал в ответ. – Пока что этот образ полежит у нас в шкафу, а ближе к вечеру сгоняешь в библиотеку и сделаешь оттиск на литографе. Не забудь побольше копий, а то в прошлый раз, когда мы ее с Сенфрид делали, их маловато получилось, по-моему! Ну и не светись, чтоб тебя никто не заметил.
– Может, ты сама сходишь? А то там эта змеюка…
– Нормальная змеюка! Ты же помнишь – в прошлый раз мы нашли с ней общий язык на почве ее любви к Павиану. Пообещай ей, что я набросаю его портрет, можно и совместный с Павианчиком! Пусть нагесса порадуется! А сегодня ночью литографии уже можно будет раскидать по академии!
– И на завтрашнем собрании клуба объявить голосование?
