Именно в этот момент унижения и беспомощности зародилось предательское смирение. Пока ещё неокрепшее, но заставившее расслабиться и забыться тяжёлым сном.
Пробуждение оказалось настолько грубым и неожиданным, что до сих пор Сашка вспоминал тот момент с содроганием: мощная струя ледяной воды ударила в грудь, заставив даже не вскрикнуть, а завизжать.
Напором его вжало в стену. Потом струя сместилась, и он едва не захлебнулся. Пытался отвернуться, но затёкшее тело не слушалось. Воздуха не хватало, вода хлестала с такой силой, что, казалось, иссечёт всю кожу. Поглощённое паникой воображение рисовало ужасные картины изодранной в клочья одежды и плоти, порванной в лоскуты. В тот момент, когда Сашка начал терять сознание, пытка неожиданно прекратилась.
Сильные руки подняли его с пола и куда-то поволокли. Не имея возможности даже для малейшего сопротивления, он лишь озирался по сторонам. Но взгляду не за что было зацепиться: серые стены без надписей, табличек и каких-либо указателей да полоски ярких матовых ламп по обеим сторонам коридора.
Крупная дрожь сотрясала Сашку. От страха и холода…
Вспоминая всё это, он каждый раз задавался вопросом: испытывал ли то же самое Антон? До какой степени артефакт, прижившийся в руке, мог передавать ощущения симбионту? Но ответа Сашка не знал. Ни тогда, ни сейчас.
В тот момент отчего-то хотелось, чтобы Антон почувствовал хотя бы часть того, что ему пришлось пережить. Нет, не из-за какого-то злорадства или жестокости, наоборот, подсознание искало поддержку, с кем можно разделить тяготы, кто понял бы, посочувствовал и принял на себя часть ноши.
Именно эта мысль помогла тогда не опуститься окончательно, сохранить волю и вытерпеть.
...Жуткий коридор без надписей закончился массивной дверью с цифровым замком, за которой находилась лаборатория.
– Здравствуйте, Александр, – приветствовал Яков Валентинович, сменивший костюм на белый комбинезон с капюшоном. За его спиной суетились ещё несколько человек в таких же одеяниях, настраивая и калибруя какие-то приборы. Учёный продолжил холодно и сухо. – Как я уже говорил, зря вы так. Но всё ещё есть шанс договориться по-хорошему.
По его тону при этом было понятно, что положительного ответа Яков Валентинович не ожидал. Хотя в первые секунды Сашка и правда подумывал сдаться, ответить на вопросы, рассказать всё, что от него хотели услышать. И если бы учёный сумел скрыть удивление, увидев это во взгляде подопытного, то, возможно, тот так и сделал бы.
Но Яков Валентинович воскликнул:
– О, молодой человек! Наконец-то! Тут нечего стыдиться! В конце концов, вы ничего никому не должны!
«...не должны!.. не должны!.. не должны!», – эхом проносилось в голове.
Как раз в этом учёный ошибался. Как бы ни хотелось Сашке согласиться с прозвучавшими словами, но он не мог этого сделать. Потому что он должен! Должен матери, должен отцу и, конечно, Антону.
Удивительно, но все годы, что Сашка носил в руке «цепь судьбы», признаться себе в этом не получалось. Да и не хотелось. А под давлением страха и безнадежности удалось меньше, чем за минуту. Тогда же Сашка понял, что ничего не скажет, и приготовился к боли.
– Что же… жаль, очень жаль, – снова догадался обо всём Яков Валентинович.
Когда Сашку привязывали, он не сопротивлялся. От накатившей слабости его едва не стошнило. Расширенными от испуга глазами он смотрел, как на него снова надевают всевозможные датчики, только теперь разрешения не требовалось, и учёные не особо церемонились.
Сашка слегка удивился, когда вместо пыток ему начали задавать вопросы. Причём совершенно идиотские на его взгляд: «Твоё имя – Александр?», «Твоя фамилия – Кожевников?», «Имя твоей матери – Галина?», «Имя твоего отца – Алексей?», «Ты когда-нибудь смотрел порно?»…
И ещё десятки в таком духе. Сашка молчал, но это не мешало учёным продолжать спрашивать и что-то фиксировать в своих записях. Через какое-то время это начало бесить. Хотелось отпустить какую-то колкость, язвительное замечание, обложить всех матом, но, едва открыв рот, он думал, что может быть именно этого от него и добивались: хотели спровоцировать, вызвать реакцию. И он вместо ругательств лишь стискивал зубы. Спустя какое-то время его покормили и сопроводили в туалет. И есть и справлять нужду ему пришлось под наблюдением охраны, бдительно следившей, чтобы Сашка не нашёл способа отправить весточку симбионту.
Так продолжалось несколько дней.
Камера, коридор, лаборатория, часы изнурительных тупых вопросов.
И хотя ни в один из дней, что его туда притаскивали, учёные даже ни разу не сделали ему больно, страх с каждым разом становился только сильнее. Заставлял всё внутри сжиматься, переворачиваться и доходил до своего апогея, когда Сашку приковывали тугими ремнями к жёсткому креслу, а вокруг начинали непрестанно сновать незнакомцы в белых комбинезонах и масках, скрывающих лица. Снимали какие-то показания с непонятных приборов и наблюдали за ним сквозь прозрачный пластик очков горящими любопытством глазами. Тогда хотелось визжать от ужаса, орать до потери сил и сознания.
И всё это время Сашка надеялся, что Антон придёт на выручку. В какой-то момент даже стало совестно за все те гадости, что он делал. Но Сашка верил, что Антон не держит зла…
Лёжа на растянутых между веток рюкзаках, Сашка смотрел на мерцающие звезды и снова переживал случившееся. Снова ему приходилось ждать. Но это он уже умел…
Когда его возвращали в камеру, идеально чистую, Сашка забивался в угол и ждал. Сначала Антона, потом момента, чтобы отправить весточку о себе, потом… потом просто чуда. И не сомневался, что дождётся. Уверенность теплилась в груди слабым огоньком.
Верил.
А вера доказательств не требует. Она просто есть. Самодостаточная и до поры незыблемая. Но время шло, а ничего из того, на что Сашка надеялся, не происходило. Его никто не спасал. Получалось, что он никому не нужен. А этот Антон… Наверняка уже успокоился: думает теперь, что всё в порядке, и живёт дальше припеваючи. Вот если бы Сашка сейчас расшиб себе башку о стену, тогда точно заволновался бы… За свою шкуру. Мудак.
Только навредить себе Сашка не мог при всём желании. Похитители позаботились об этом: кроме того, что связывали ему руки, так ещё и стены камеры обшили мягким пружинистым пластиком, от удара о который даже лёгкое сотрясение не заработаешь.
На сеансы идиотских вопросов Сашку вытаскивали произвольно. Во время приема пищи, или разбудив, когда вздумается. Может, ночью, может, днём. Ориентироваться во времени он перестал почти сразу: свет у него в камере не выключали.
Голод и сон служили ему вехами, чтобы мысленно отмечать дни, проведённые в заточении. Но вскоре он сбился со счета.
Сашка чувствовал, что тупеет. Он даже начал вяло отвечать на часто задаваемые и постоянно повторяющиеся вопросы. Пока учёные не сменили тему. Теперь все они касались Антона. Точнее Сашкиного симбионта, имя и местонахождение которого похитители с упорством пытались выяснить. От ощущения опасности по телу словно разряд тока прошёл. Это сразу растормошило и заставило взбодриться. Вопросы оставались всё такими же нелепыми, но теперь Сашка задумался, сам стал наблюдать и пытаться понять, чего от него добиваются. И постепенно в действиях учёных начала просматриваться логика. Когда же она стала полностью понятна, Сашка ужаснулся. Всё, о чём его спрашивали, имело определенную цель. За невозможностью воздействовать силой – ведь неизвестно, как отреагирует симбионт, – они решили применить хитрость. Все вопросы, заданные раньше, выполняли лишь одну задачу – показывали реакцию Сашки, когда тот, пусть и мысленно, отвечал правду. Эдакий изощрённый детектор лжи. А начав задавать вопросы об Антоне, учёные методом исключения сужали зону поиска.
