Зачесалось под напульсником, и Матвей обхватил ладонью запястье.
– Я понял, – сказал холодно.
Всадник продолжал смотреть на него.
– Да, я сержусь. И вы знаете почему.
Пес приложил руку к груди и наклонил голову.
– Извинения приняты. Но лучше бы вы перехватили меня на той стороне реки.
Матвей пошел обратно. Взгляды из-за занавесок подталкивали в спину.
Юджин поправил зеркало и повернул ключ в замке зажигания.
Застежка напульсника не поддавалась, Матвей зашипел сквозь зубы. Наконец расстегнул и с наслаждением поскреб ногтями запястье.
– Покажи карту.
Юджин достал из бардачка атлас.
– Где твое озеро?
Голубое пятнышко обнаружилось на краю Невейской области.
– Нет. Слишком далеко. Как-нибудь потом.
– Хорошо, – согласился Юджин, убирая атлас.
Казалось, он совсем не расстроился, но Матвей знал, что это не так.
Молчала деревня, пока они выруливали на трассу.
Смеркалось быстро. Выплыла и повисла в правом окне луна. Ее белесое тельце перекашивалось на один бок.
Дорога прорезала лесок и выскочила в степь. Взметнулась темнота, испуганная светом фар. Матвей подтянул ногу и уперся пяткой в край сиденья. Юджин покосился неодобрительно, но ничего не сказал.
Под напульсником все чесалось.
Матвей опустил веки: в темноте плавали белесые пятна, похожие на луну.
«Не хочу».
Рванувшись, он дернул руль, выкручивая на обочину. Юджин не успел оттолкнуть. Машина пошла юзом, тяжело перевалилась через бровку и въехала в заросли.
– В чем дело?! – рявкнул Юджин.
Матвей распахнул дверцу и упал в траву. Высокая, густая, она закрыла его с головой. Сцепил пальцы на затылке, вжимаясь в землю. Горечь во рту – кровь из прокушенной губы – смешалась с полынным соком.
– Вот, возьми.
Матвей вскинул голову. Юджин присел рядом на корточки. На ладони у него белела таблетка, под мышкой был зажат термос.
– Уйди! – крикнул Матвей и ударил снизу по руке. Подлетев, канула в темноту таблетка. – Я не хочу никуда ехать, понятно?
Юджин кивнул.
– Ночуем здесь? Достать палатку?
…Брезентовые стены над головой. У березовой палки сладковатый вкус…
– Ты нарочно, да? – хрипло спросил Матвей. – Нравится смотреть, как меня корчит? Извращенец!
Юджин молча поднялся и ушел в машину. Матвей гонял желваки, глядя, как старик устраивается на переднем сиденье, достает очки и открывает книгу.
«Ненавижу!»
Матвей сплюнул в траву и сел, обхватив колени руками. Зудела метка. В широкий ворот футболки забрался ветер, ледяной до мурашек.
Юджин перевернул страницу.
– Ладно, – громко сказал Матвей, поднимаясь. – Поехали. Холодно еще тут ночевать.
Но все-таки не удержался, пнул по колесу.
Старик неторопливо убрал книгу и включил в машине обогрев.
Вскоре на горизонте снова показался лесок, дорога огибала его по краю. Луна поднялась уже высоко и не цеплялась за деревья.
– Это всегда так начинается? – нарушил молчание Матвей.
– Нет. Зависит от характера. И потом, тебе еще рано, это другое.
– То есть?
Юджин сосредоточенно смотрел на дорогу. Матвей не торопил: если уж начал говорить, то расскажет.
– Сначала вы чувствуете себя героями. Часто – вполне оправданно. Окружающие вами восхищаются, вы каждый месяц совершаете подвиги и получаете заслуженные аплодисменты.
Матвей усмехнулся.
– Проходит время. Из испуганных мальчиков, которые привыкли слушаться взрослых, вы превращаетесь в задиристых подростков. Восхищаться вами становится труднее, чаще хочется дать по шее. Вы начинаете ругаться с УРКом. Вы наелись подвигов по самое горло, вы ненавидите меченых. По большому счету, вы ненавидите всех.
– Допустим! – с вызовом сказал Матвей. – Ну и что?! Я все равно продолжаю работать.
– Вот именно. А значит, вскоре приходит усталость. Очень трудно ненавидеть всех. Начинает казаться, что и все ненавидят в ответ. Что весь мир против вас. А вы вынуждены гробиться во спасение. И кого? Чем они лучше вас? Почему они должны жить долго и счастливо, а вы – умирать? Ради чего? Сколько их, исцеленных, в пересчете на всю Федерацию?
Матвей молчал. Горячий комок забил горло.
– То, что вы делаете, не меняет мир – в нем все равно остаются про́клятые. Ваши дела никому не нужны. И вы никому не нужны.
Слова Юджина били наотмашь.
– Ты ведь именно так думаешь? Но это ложь, Матвей. Усталость. Морок. Ты нужен тем, кого спасаешь. Десятки матерей благодарят тебя.
– Нет! – взвился Матвей. – Я что, не вижу, как на меня смотрят? Хуже, чем на про́клятых! Десятки матерей… На хрен они мне сдались? Меня собственная мать бросила! А как узнала… даже встретиться не захотела. Испугалась! Что, забыл? А рассуждаешь… умник!
Матвей отвернулся к окну. Клокотало внутри, трясло – даже зубы ныли. Вот глупость какая: столько времени прошло, столько всего случилось, а все равно обида жжет.
…Вокруг лампочки под жестяным абажуром металась бабочка. Она то присаживалась на витой шнур, то срывалась в полет, отчаянно молотя крылышками. Вейка, подперев голову, смотрел на нее. Очень хотелось спать.
Сначала они ехали в плацкартном вагоне. На верхней полке храпел мужчина, напротив сидела бабка в платочке и не отрываясь смотрела в окно; губы у нее беспрестанно шевелились. Когда Вейка захотел есть, мать принесла желтоватый чай в стакане с подстаканником. В стакане дребезжала ложечка. К вечеру поезд остановился на крохотной станции. Проводница торопила: «Две минуты!» Вывалились с чемоданом и баулами. Мать сердилась, пересчитывая места.
В маленьком зале ожидания нашлись свободные сиденья. Вейка неловко притулился матери под бок – мешал железный поручень. Едва успел задремать, как его растолкали. Непонимающе моргал, зевал, и мама опять сердилась, натягивая на него рюкзак.
В полупустой электричке было холодно. В углу между сиденьями со звоном перекатывалась пустая бутылка, заглушая бормотание динамика. Мама напряженно всматривалась в темноту за окном и вдруг рванула за руку: «Быстрее! Ну что за тюха!»
Потом шли пыльной дорогой, неосвещенной, в рытвинах и буераках. «Осторожнее! Крапива! – дергала мама. – Господи, вот наказание!»
Поселок спал. Мама долго стучала в ворота – ей хриплым басом вторила собака, – пока в доме не зажегся свет. «Лилька!» – закричала незнакомая женщина. Она быстро разобралась с чемоданом и котомками, упихала Вейку за стол и поставила перед ним тарелку с окрошкой.
