– Конечно.
Если дед и удивился резкой смене темы, то вида не подал.
– Но вы остались в армии. Почему не в УРК?
– У нас слишком разные методы. А я перевелся в разведуправление. Есть там интересный отдел, занимается про́клятыми.
– В каком смысле?
– Их использования. Тот же слухач иногда полезнее любой аппаратуры. А ведьма? Знаешь, как вовремя может оказаться прободение язвы? Про удачника и говорить нечего. Мы такие схемы разрабатывали! – Дед оживился. – Особенно для неконтролируемых, чтобы чужим досталось, а по своим не шарахнуло. Я, кстати, тогда с Борисом познакомился, он защиту рассчитывал – ну вот по самому краю допустимого риска. Мы же молодые были, борзые.
– И они соглашались? Про́клятые.
Дед усмехнулся.
– Естественно. Методику отбора отрабатывали еще в «Четверке», мы многим арестованным предлагали альтернативу.
– А оборотням?
– Конечно. Они были безопасны для нас, пока кормились на стороне, и чаще других возвращались из-за линии фронта. Живучие, собаки.
Дед подлил себе чаю.
– Про́клятых всегда стремились использовать. Тебя это удивляет?
Ник помолчал, прежде чем ответить.
– Нет. Я мог бы и сам догадаться. А как вы оказались в Академии?
– Очень просто. С УРКом мы часто пересекались, и когда меня позвали прочитать курс, я не стал отказываться – это было полезно. Мы работали над совместными проектами.
«Например, “Идентификация”», – подумал Ник, посмотрел на деда и быстро опустил глаза.
– Проекты сложные, трудозатраты, выгодные и нам, и другим службам. На одном из них я познакомился с твоим отцом. Привел его в дом. Марине он сразу понравился.
– Они быстро поженились?
– Повстречались несколько месяцев. Родислава ждал перевод, он должен был курировать проект на местах, и Марина заторопилась.
Дед сказал об этом сухо. Может, не хотел вспоминать?
– Пойдем спать. – Георг поднялся. – Завтра я рано уеду. Еще некролог писать. Да… и нужно сказать Александрине.
Ник убрал чашки в мойку.
– Мне в областную библиотеку надо, реферат по истории готовить. Я вернусь попозже?
– Конечно, договорись с Леоном.
На второй этаж поднимались вместе. Возле двери в кабинет дед задержался, потом качнул головой.
– Завтра. Все завтра, – и поморщился, точно от боли. – Нелепая смерть! Альберт был в Арефе во время зачистки. Казалось, кто там выжил, тем до ста лет отмерено. А вышло… – Дед махнул рукой. – Ладно, Мик, спокойной ночи.
Он вдруг притянул внука к себе и коснулся лба сухими горячими губами.
– Да… Спокойной… – сбивчиво ответил Ник.
Юджин покосился на Матвея. Мальчишка спал, упершись затылком в подголовник. Губы в сухих трещинках приоткрылись, под ресницами виднелись густые тени. Юджин сбросил скорость и опустил стекла. Влажный предрассветный воздух потек в салон. Машина ползла по дороге все медленнее и медленнее, пока не остановилась. Юджин заглушил мотор.
Тишина-то какая.
Он посидел, откинувшись на спинку – мучила изжога, поаккуратнее надо бы с кофе, – потом решительно полез из машины. Посыпалась роса с травы, намочила брюки. Со стороны деревни ветром донесло петушиный крик.
Первая папироса, на голодный желудок, не принесла облегчения. Во рту стало еще противнее. Но затяжка за затяжкой, и полегчало.
Матвей все спал.
Юджин обошел машину и полез в багажник, достать рацию. Антенну пришлось закрепить на крыше. В эфире свистело и трещало, повозился, пока сбросил координаты и предполагаемый маршрут.
Быстро светало. Уходил туман, и слева на горизонте проступил березовый лес. Птичий гомон заглушил деревенских петухов. Юджин побродил вокруг машины, разминая затекшую спину. Сквозь лобовое стекло, усыпанное раздавленными мошками, было видно, какое обиженное у Матвея лицо. Юджин машинально потянул из пачки папиросу, но, спохватившись, убрал.
Да, его ненавидели все мальчишки: кто спокойно и размеренно, изо дня в день, месяцами, кто – яростными вспышками. Отказывались от сопровождения, врали в УРКе, удирали, подставляли. Но рано или поздно возвращались.
Все, даже Валька…
…навалился спиной на обледеневшие кирпичи. Дом еще горел – из груды камней и бревен поднимались языки пламени. Черный столб дыма уходил в небо. Когда его сносило ветром, виднелась уцелевшая стена с пустыми оконными проемами.
Через дорогу перелетела головня и упала рядом с ботинком. Рассыпались оранжевые искры. Южка не пошевелился.
Тяжелый гудок прокатился вдоль улицы, разгоняя по убежищам редких прохожих. Монотонный голос все повторял: «…воздушная тревога. Граждане, воздушная…» Южка сполз по стене и зажал уши ладонями.
Вздрогнула земля. Кажется, упало на Бастионной. За шиворот посыпалось ледяное крошево.
Дом горел. От толчка груда просела, и языки пламени взметнулись выше.
– Ты живой? – Кто-то тряхнул за плечо. – Эй, пацан! Слышишь?
Южка не ответил, и его потянули за рукав.
– Ранен? Встать можешь?.. Черт! Мирский, Южка?!
Он поднял голову, вглядываясь в освещенное сполохами лицо. Узнал:
– Учитель Роман.
Парень сел рядом на корточки и поправил очки.
– Думскую площадь бомбят, – сообщил, пряча голые руки под мышки. – А ты чего тут примерз? Пойдем в укрытие. Слышь, Южка? – пихнул его локтем в бок.
Снова глухо ударило. Дом затрещал, его единственная стена осыпалась с краю, и Южка вздрогнул. Учитель проследил за его взглядом.
– Твой?
– Да.
– Там… был кто?
– Мать с сеструхой.
– А отец?
– Перед самой блокадой похоронка пришла.
Роман поежился, ему за шиворот тоже прилетело ледяное крошево.
– Кажется, стихает. Пойдем. Ну, вставай.
Южка с трудом поднялся на ноги. Его мотнуло, пришлось ухватиться за водосточную трубу.
– Понятно.
Роман, кряхтя, вытащил из внутреннего кармана сверток. Аккуратно расправил на ладони носовой платок. В нем лежал кусочек хлеба.
– Ешь.
Южка покачал головой.
– Это ваше.
– Вот еще клоп! – удивился Роман. Ловко прижал ладонь с платком Южке к губам.
Запах. Вкус. Сдавило желудок. Южка не успел опомниться, а уже сосал хлеб, перекатывая языком, точно конфету.
– Пошли-пошли.
Чем ближе к набережной, тем пронзительнее становился ветер. Южка втянул голову в плечи, зарываясь подбородком в шарф. Учитель Роман отпустил его локоть и подышал на руки. Пальцы у него были худые и светло-желтые, как лапы у дохлой курицы.
