На дверях были вставлены в прорези таблички: «Арсений Валентин Шевейко. Код 2.6», «Дени Кир Ченский. Код 14.9».
Первые цифры шифровали проклятие. Последняя обозначала степень опасности, выше шестерки – неконтролируемые.
«Рамиль Оскар Фрея. Код 0.0»
Матвей сунул руки в карманы джинсов и сжал кулаки.
– Вы выбрали неудачное время для посещения, – сказал за спиной врач. – У него бывают периоды ремиссии.
– Часто? – Матвей не обернулся.
– Сейчас реже, но все-таки… Загляните через недельку.
Это навряд ли. Им не о чем разговаривать.
– А каковы прогнозы? В принципе.
– Я не уверен, что имею право предоставлять вам эту информацию.
Матвей шевельнул плечом.
– Я все равно узнаю.
– Ну… Лет десять протянет. С нашей поддержкой.
– Вот так? – Матвей показал подбородком на бронированное стекло. – А зачем?
За спиной помолчали, потом врач ответил:
– Всем хочется жить.
– Жить?! Куском мяса на койке? – в ярости повернулся Матвей. – А вы у них спрашивали?
Глаза у врача были светлые, в рыжем пушке ресниц. Он спокойно смотрел Матвею в лицо.
– Спрашивал. Если примут закон об эвтаназии, желающие, конечно, найдутся. Но, думаю, их будет не так уж много.
– Если… Сначала примите, а потом рассуждайте!
– Я врач, а не политик. Мое дело – быть с больными, а не заседать в сенате. У вас есть еще вопросы?
Матвей снова посмотрел на таблички. «Двойка» – энерговампир.
– Этому сколько еще осталось?
– В зависимости от способности поддерживать энергетический контур без подпитки со стороны вампиры умирают в возрасте двадцати пяти – сорока лет. Конкретно этот пациент может в некоторой степени контролировать себя, поэтому его выводят из состояния покоя на три дня из десяти. Разрешены свидания с родственниками, конечно, только через стекло и по телефону. Я ответил на ваш вопрос?
– Очень подробно.
– Тогда всего хорошего.
Врач ушел.
Матвей шагнул ближе к стеклу, вглядываясь в неподвижное тело. Рамиль сейчас выглядел лучше, чем в последние свои дни: исчезла жуткая подглазная чернота и язвы на губах, округлились щеки.
Появился Юджин и остановился рядом. Тоже посмотрел на Рамиля.
– Нам пора.
Стекло запотело от дыхания. Матвей стер ладонью туманное облачко.
– Как думаешь, здесь есть мои крестники?
– Не знаю. Это нужно запрашивать архивы УРКа.
Матвей пошел вдоль стены, скользя взглядом по табличкам.
«Анна Валерий Самвей. Код 3.7».
«Павел Назар Наймиров. Код 2.8».
Коридор заканчивался железной дверью с телескопическим глазком. Пришлось давить на звонок, прежде чем по ту сторону появился охранник. Юджин поднял карточку, демонстрируя, и снова повесил ее на лацкан.
Загремели засовы.
Выводили другим маршрутом – сначала в переход между корпусами, потом через неприметную дверь на задний двор.
– Вон тропинка. Напрямик к стоянке, – показал охранник. – Пожалуйста, не снимайте пропуска, пока не покинете зону.
– Да, я помню, – откликнулся Юджин.
Воздух в парке казался сухим и звонким, как сосновая дощечка, и так же пах смолой. По стволам метались белки, щелкали, поглядывали сверху: не угостят ли чем? На серых плитах, усыпанных хвойными иголками, лежали солнечные пятна. Матвей сутулился и загребал кроссовками, но против обыкновения Юджин не делал ему замечаний.
– Он меня ударил, – вспомнил Матвей. – Рамиль.
– Да? – удивился Юджин. – А я где был?
– Ушел насчет «Скорой» договариваться. Я думал, он спит, ну и сунулся. Тощий, а врезал так, что я отлетел.
– А, это когда ты сбежать хотел!
– Ну.
За кустами промелькнули парень с девушкой, оба в больничной одежде – футболках и мешковатых штанах. Девушка смеялась, держа в руке яблоко. Матвей запрокинул голову: охранник на вышке облокотился на ограждение и смотрел на парочку. Рука его небрежно лежала на автомате.
– Юджин, ты веришь, что тут можно жить?
– Смотря что ты понимаешь под этим словом.
Как будто он знает! Сколько у него было той жизни? Пятнадцать лет или все-таки тринадцать, до той минуты, как забарабанили в ворота Псы?
Парочка прошла мимо. У парня на футболке ярко выделялся оранжевый круг: стрелять на уничтожение запрещено, проклятие передается!
Матвей засмеялся, и Юджин посмотрел на него удивленно.
– Помнишь, мы зимой поездом ехали? Ну, тетка еще в соседнем купе была в этом… как его… пеньюаре. Титьками наружу.
– Помню, – сухо подтвердил Юджин.
– Она книжку забыла возле окна. Я полистал, аж заплакал. Трагическая история! Любовь и ненависть в клинике. Бывший л-рей и про́клятая, которую он не спас.
– Чем все закончилось?
– Она была зеркалом, и он романтично выпал из окна после дурацкой ссоры.
Потянулась бетонная полоса, отделяющая парк от ограждения, – несколько метров, на прострел залитых солнцем. Охранник на вышке снял телефонную трубку, отслеживая перемещения гостей.
«Первым делом в душ», – снова подумал Матвей…
…В малиннике зашипели, затрещали ветками. Коты, видно, начали дележку заранее.
Закряхтел Юджин.
– Совсем закостенел, в машине сидючи, – пожаловался он.
– Угу, в машине… Сколько тебе? Шестьдесят пять?
Юджин не ответил.
Матвею почему-то стало неприятно. Так бывает: вроде все хорошо, а потом мелькнет краешком мысль, поймать не успеешь, а настроение испортилось.
– Мальчишку-то доведешь?
– Поживем – увидим, – отмахнулся Юджин и повысил голос: – Матвей! Хватит подслушивать! Иди сюда!
Он не отозвался.
– Пусть лучше за хлебом сбегает, – предложил Роман.
– Я? – удивился Матвей. Выглянул из-за угла сарая.
Бывший учитель усмехнулся:
– Ну не нам же стариковские ноги бить. Авоська на гвоздике возле двери, мелочь на кухне под клеенкой.
Матвей хмыкнул и поднялся с земли.
– Деньги свои найдутся.
Старик глянул на него сердито.
– Вы, молодой человек, у меня в гостях. Поэтому будьте любезны!
Матвей крикнул уже с крыльца:
– Гостей за хлебом не гоняют!
