А потом громыхнуло.
От удара по спине и затылку потемнело в глазах. Тишина – такая, словно весь мир исчез, – оглушила.
Автобус горел. Ник лежал на земле, усыпанной раздавленными абрикосами и чем-то красно-черным. Видел языки пламени и как беззвучно полыхнул стенд с расписанием рейсов. А еще видел мужчину в летней пестрой рубашке и парусиновых брюках. Поверх рубашки был надет бронежилет, но мужчину он не спас – стесало затылок. Пальцы со сбитыми костяшками касались автоматного приклада.
Лица убитого Ник разглядеть не мог. Повезло, теперь не приходилось гадать: а если это был отец?
Комиссия приехала в четверг. Мальки, вернувшиеся из школы раньше, видели, как прибыл автомобиль с правительственной эмблемой. А чуть позже примчался спортивный «Янгер» серебристого цвета – хищный, обтекаемый, с тонированными стеклами. Под взглядами потрясенных мальков он круто вписался в поворот и замер у центрального входа. Открылась дверца, и появился старик. Самый обыкновенный, морщинистый, седой, в неброском костюме. Встречать его вышел лично директор. Он непривычно суетился и даже порывался поддержать старика под локоть. Тот, однако, не дался.
«Янгер» обсуждали за обедом и в спальнях, в учебках и в туалетах. Восхищение мешалось с обидой: ну почему такая шикарная тачка досталась этому старому хрену? Зачем ему «Янгер»?!
Хорошее получилось развлечение – для тех, у кого не было «королевской квоты».
Ника вызвали пятым.
Стул стоял в центре комнаты, в нескольких метрах от стола, накрытого бордовой скатертью. За столом сидели двое незнакомых мужчин, похожих друг на друга, директор и женщина. Еще один, пожилой, пристроился с торца. Ник глянул мельком: седые, коротко стриженные волосы, темное от въевшегося загара лицо. Тот, с «Янгера»? Интересные, однако, встречаются чиновники социальной службы.
– Садись, – велел директор.
Ник – как обычно перед комиссией – не знал, куда деть руки. Положил их на колени.
– Николас Зареченский, шестнадцать лет. Восьмая параллель, один год пропустил по болезни, – представил директор. – В последнее время поведение Зареченского вызывает у нас тревогу, но, принимая во внимание общую картину успеваемости и несомненные способности как в точных науках, так и в гуманитарных, я рекомендую продолжить для Зареченского обучение в Невейской гимназии. Конечно, записав соответствующее предупреждение в личное дело.
Директор говорил, как перекатывал круглые камешки.
– Простите, но я ознакомилась с документами и удивлена, – вмешалась женщина. Она открыла картонную папку с фотографией Ника на обложке. – Тут указано, что у мальчика ретроградная амнезия.
«Меня здесь нет», – сказал себе Ник, глядя поверх голов.
– Совершенно верно, – подтвердил директор. – Николас не знает, кто он и кто его родители, где он жил – в Арефских землях или, может быть, приехал туда на каникулы. Но в остальном его память не пострадала. Заметно, что, до того как мальчик оказался у нас, воспитанием его занимались и образование, которое ему давали, превосходит средний школьный уровень. Николас неплохо разбирается в живописи, классической литературе, владеет фралейским и в некоторой степени латейским языками.
У женщины приподнялась бровь – удивленно и недоверчиво.
– А фамилия?
– Придумали солдаты. Мальчик приплыл с той стороны Харра и вышел к нашему блокпосту. Документов при нем не оказалось, в поисковых запросах он не значился.
– Все-таки это довольно странно, – сказала женщина.
– Да, у нас были сомнения. Попав к нам, мальчик несколько недель молчал, и мы уже планировали запросить разрешение на его перевод в соответствующее учреждение. Но коллектив принял Николаса, знаете, у нас очень чуткие дети. Они помогли ему адаптироваться.
«Меня тут нет!» – пришлось напомнить себе Нику, чтобы не рассмеяться.
– Позвольте вопрос, – зычно произнес старик.
Мужчины переглянулись. Женщина поправила воротничок и натянуто улыбнулась.
– Да-да, пожалуйста, – торопливо сказал директор.
Старик повернулся к Нику.
– Ты уверен, что тебя зовут Николасом?
Темные глаза под серебристыми бровями рассматривали его в упор.
– Уверен. Я абсолютно уверен, что меня зовут иначе.
Директор вмешался так поспешно, что слова его перестали походить на округлые камешки:
– Мальчик называл себя Ником. Ему предложили варианты, отказался. Записали так. Может быть, личное дело?..
– Спасибо, я уже видел. У меня все.
– Э-э-э… благодарю. Господа, у вас есть вопросы?
– Какова вероятность, что память восстановится? – снова заговорила женщина.
– К сожалению, врачи ничего обещать не могут.
– Печально. Что же, если это не мешает ему находиться среди нормальных детей и мальчик справляется с программой гимназии, то я выступаю за продолжение «королевской квоты».
– Ну что вы, мадам, – не выдержал Ник. – Мне это совсем не мешает.
Сказал – и услышал, как хмыкнул старик.
– Можешь идти, Зареченский, – сердито велел директор.
Ник аккуратно прикрыл за собой дверь.
– Ну? Че спрашивали? – засуетился Грошик, хватая за мундир и заглядывая в лицо. – По урокам чего? А?
Гвоздь, который сидел на подоконнике, презрительно скривил губы.
– Как обычно, – ответил Ник.
Грошик завистливо вздохнул.
– Конечно, тебе-то что, не выгонят, ты отличник. А я куда? Всю жизнь потом у станка корячиться?
– Отвали.
Ник выдернул рукав из его пальцев.
– Глеймиров! – позвал дядя Лещ, и Гвоздь нехотя сполз с подоконника. Отвесил Грошику по затылку, прежде чем скрыться за дверью.
К ужину комиссия опросила всех, и за стол Карась явился со свежими новостями. Втиснулся между Ником и Гвоздем, завертел башкой:
– Слыхали? В субботу нам подъем на час раньше. Пойдем сдавать кровь и на медосмотр.
– Опаньки! – удивился Гвоздь. – Че за херь?
– В солдаты забреют! – крикнул с другого конца стола Жучара. – «Королевская квота», ать-два!..
– Замолкни, – коротко приказал Гвоздь.
Ник поболтал ложкой в тарелке с супом и спросил:
– Карась, а не знаешь, что за старик там сидел?
– Который с «Янгером»? Не-а.
– У вас он что-нибудь спрашивал?
Карась мотнул головой.
– А у тебя? – заинтересовался Гвоздь.
– Так, ерунду какую-то.
Гвоздь покопался в тарелке с хлебом, выбирая горбушку.
– А дедуля-то еще тот. Хрен с ним, с «Янгером», вы наколку видели? На безымянном пальце. Двойной ромб и внутри четверка.
