Дед смотрел на него с тревогой.
– Ты нормально себя чувствуешь?
– Да.
Громко стукнуло окно. Портьера вздулась парусом – и прыгнула в комнату мосластая тень. Пахнуло мокрой шерстью. Ник вскочил, опрокинув кресло.
Неподвижно висла штора. Окно было закрыто.
– Микаэль! Ты что?
Или ткань все-таки шевелилась?
– Там кто-то есть.
– Где? – Дед шагнул к окну.
– Стойте! – рванулся Ник, но Георг уже отодвинул портьеру.
С той стороны, из темноты, к стеклу придвинулось белое лицо, испачканное красным. Кровь медленно вытекала из дыры над бровью.
Ник закричал.
В голове словно взорвалось. Гул, как в горах. Как будто шла колонна бронетехники. Как будто передняя машина уже наехала на присыпанную дорожной пылью мину.
Жесткие руки на плечах. Ник дернулся, вырываясь, и понял, что лежит на полу.
– Тихо, успокойся.
Над ним склонились дед и Александрина.
– Ты потерял сознание, – сказал Георг. – Я вызову врача.
– Нет!
– Микаэль…
– Я не поеду в больницу! Пустите меня.
Ник сел. Прикоснулся к лицу – сухо, а казалось, из носа побежала кровь.
– Выйди, Александрина! – приказал дед.
Стук каблуков болью отозвался в голове.
Ник посмотрел на окно. Шторы так и остались раздернутыми. За стеклом был сад, освещенный фонарями.
– Надеюсь, я не напугал ваших гостей. – Он постарался сказать это ровно.
– Мик, каких гостей?
– Ну, в холле, они еще про Дёмина… – Ник осекся. А если и это показалось?
Шаги. Ну вот, гости есть, и кто-то идет сюда. Ник повернулся. В дверном проеме стоял мертвый Алейстернов. Улыбался.
– Я не хочу в больницу! – Ник вскинул руку, защищаясь. – Пожалуйста!
Веселый голос прокричал за окном:
– Звели сплятались в кусты – значит, водой будешь ты!
– Я не сумасшедший!
– Великан голодный рыщет! Пиф-паф!
Звук выстрела разорвал воздух.
…лейтенант Корабельников ударил по спине, заставляя пригнуться ниже.
Но разве его не убили? Вот же дыра от пули над бровью.
Поднялся с брусчатки мужчина в бронежилете. Пошел, оскальзываясь на раздавленных абрикосах. У мужчины не было затылка. Пахло жженой резиной и горячим металлом.
Жарко. Горит автобус…
К губам прижалась ложка и наклонилась, процеживая горьковатую воду. Ник глотнул.
Он лежал на кровати в своей комнате. Горели все лампы, темнота за окном отливала глянцем.
– Не надо в больницу! – Ник вцепился в руку Георга.
– Никто тебя туда не отправляет. – Дед надавил, заставляя снова лечь.
Георга потеснили, блеснул в электрическом свете шприц.
– Я не хочу укол!
Холодная игла нащупала вену. Сейчас вопьется – и все закончится, как для белобрысого Янека. Ник будет лежать, пускать слюни и гадить под себя. В коробке без окон, где стены и потолок одного цвета. Где нет звуков. Нет времени. Ничего и никого нет – только серые санитары со стертыми лицами.
– Не надо! – Ник забился, пытаясь оттолкнуть склонившегося над ним человека.
На него навалились.
– Не привязывайте меня! Я не сумасшедший! Пустите!
Мягкие бинты резали запястья и щиколотки острее железных «браслетов». Голый Ник лежал под яркой лампой, а за изголовьем переговаривались врачи. Серый санитар притулился к стене, держа под мышкой свернутое одеяло. «Он агрессивен». «Мальчик не осознал еще, что находится в безопасности». «Повторяю, он агрессивен». «Давайте подождем». «Я за более радикальные методы». «Это мой пациент».
Кажется, Ник заплакал.
Мертвый Алейстернов посмотрел на него с сочувствием. А мужчина, что стоял рядом с ним – смутно знакомый, в черной куртке и черных штанах, – сказал огорченно:
– Что же ты, Ник?
– Я нормальный. Я не сумасшедший, я просто не помню.
– Да. Но ты вспомнишь. Ты должен.
– Я не могу в больнице!
Он лучше убьет себя. Возьмет у деда в тире пистолет… Зачем в тире? У него же в кармане камуфляжной куртки лежит «ТР-26». Там, на плоту.
…плот несло вдоль высокого берега, покачивало, и весь мир раскачивался перед глазами. Не отвернуться, не спрятаться, рукой не пошевелить. Кажется, что он, Ник, прибит к бревнам. До пистолета тоже не дотянуться. И больно! Даже небо в черных пятнах, так больно.
Зачем – так? За что?
Впрочем, можно закрыть глаза. Сказать: «Меня тут нет».
Больница? Все равно. Пусть. Он устал. Хватит.
Бревна разъехались под спиной, и Ник стал опускаться. Сквозь толщу воды он видел желтое пятно – солнце. Медленно и бесшумно проплывали над лицом рыбы.
– Мик! Не смей! – прорезал тишину голос. – Открой глаза! Не спи!
– Угу… Угу, – повторял кто-то по-совиному.
– Борис! Сделай что-нибудь!
– Угу.
– Микаэль, держись, ну же, мальчик!
Как спокойно. Можно уснуть.
– Угу, угу.
Она бродила по улицам, избегая людных мест. Мама наверняка волновалась, но Таня не могла заставить себя повернуть к дому. Уже стемнело, когда наконец вошла через арку во двор.
У подъезда стоял Руська. Светлый чуб у него свешивался на один глаз.
– Салют, прекрасная Татьяна!
Опять пьяный. Пьяных Таня обычно опасалась, но с Руськой она училась с первого класса, а напиваться он стал уже в шестом. Успела привыкнуть.
– Мадемуазель, прошу! – Руська с полупоклоном распахнул дверь.
Проходя мимо, почуяла странный сладковатый запах. Не удержавшись, Таня всмотрелась. Руськина кровь казалась густой, темно-синей, она с трудом протискивалась сквозь вены и артерии. Мышцы походили на куски протухшего мяса. Противно.
Таня торопливо шагнула за порог, потянула дверь, но Руська вошел следом.
– Татьяна! Разрешите вас проводить!
– Ты меня уже провожаешь, Русик.
Парень схватил сзади за плечи.
– А куда же ты тогда бежишь?
Он дышал в шею – очень противно, и Таня вывернулась.
– Извини, Русик, дела.
– Погодь! Чет ты, Танюх, совсем дикая стала. Нет чтобы поговорить.
Руська снова обхватил лапами, развернул и прижал к перилам.
