Неясная фигура, сидящая на земле, согнувшись.
Онос поднялся; девочки схватили его за руки, а мальчик вцепился в голень. И он пошел вперед с ними со всеми. Когда мальчик захныкал, Стори взяла его на руки. Но Онос Т’лэнн шел вперед, ускоряя шаг.
Невозможно. Это же…
И он снова побежал.
Видимо, она его услышала; подняла взгляд и сидела, глядя, как он несется к ней.
Он почти упал на нее, крепко обнял и поднял на руки.
Хетан ахнула.
– Муж мой! Я скучала. Я… я не знаю, где я. Не знаю, что произошло…
– Ничего не произошло, – прошептал он, а за спиной завизжали дети.
– Онос… мои пальцы… пальцы на ногах…
– Что?
– У меня на ногах чужие пальцы, муж мой, клянусь…
Дети налетели на них.
Далеко впереди, на небольшом возвышении Онос Т’лэнн увидел фигуру верхом на коне. Тьма не давала разглядеть, картинка расплывалась.
А потом он увидел, как всадник поднял руку.
Выпрямившись, Онос Т’лэнн повторил жест. Я вижу тебя, брат.
Я вижу тебя.
Когда наконец свет над возвышением совсем угас, видение пропало.
Глава двадцать четвертая
Я слышал голоса, полные горя,
Я видел смятые печалью лица,
Смотрел, как встают сломленные мужчины
И как из могилок поднимаются женщины,
А ты еще говоришь мне о слабости,
О неудачах, достойных лишь презренья,
Ты только показываешь свой страх,
Наглый, как трофеи бессмысленной войны.
Но в чем твоя победа, когда приближается ночь
И твоя решимость среди теней становится голой,
Когда в этом мире для нас все закончено,
Когда мы не стоим, не падаем, но лишь цепенеем
И нас ждет безмолвная неизвестность?
Я слышал горе в собственном голосе,
Чувствовал, как мое лицо искажает печаль.
Сломленный, отвернулся от могил,
Крепко сжал руку слабости
И двинулся рядом с привычными неудачами.
Презренье валяется в пыли, а трофеи
Тают вдали за моей спиной,
Ночь впереди тянет меня к себе,
Ибо когда я закончу с этим миром,
То стану в неизвестности слушать безмолвие,
Ожидая то, что грядет.
А если этого тебе мало,
Найди меня здесь
Перед самым восходом.
«Конец путешествия»
Рыбак кель Тат
В памяти Банашара запечатлелось: она стоит, а меч в ножнах лежит перед ней на столике с картой. Единственная масляная лампа внутри палатки источает блеклый свет, отбрасывающий еще более блеклые тени. В спертом влажном воздухе все кажется покрытым тонкой кожицей. Незадолго перед тем она беседовала с Лостарой Йил, стоя к своему оружию спиной. Банашар не был уверен, слышал ли от Тавор прежде что-либо подобное, и неопределенность эта сейчас самым загадочным образом его грызла.
Если бы адъюнкт часто говорила такое, какие трагические истины она тем самым открывала бы о себе? Но нет, она этих слов не произносила – никогда! – тогда отчего же в его ушах они прозвучали эхом, пришедшим из какого-то отдаленного в пространстве и времени места?
Лостара вернулась от Ханават, куда ходила взглянуть на новорожденного. Глаза капитана покраснели от слез, и Банашару сделалась ясной потеря, ощущаемая обеими женщинами, которым предстояло вот-вот лишиться будущего. Напрасно он здесь оказался. Напрасно услышал слова адъюнкта.
– Желать своим детям лучшего мира недостаточно. Укрыть их от всего за легкой и спокойной жизнью – еще не все. Если мы, Лостара Йил, не пожертвуем ради грядущего лучшего мира своей собственной легкой жизнью, собственным покоем, мы обрушим проклятие на головы своих детей. Мы оставим им лишь незаслуженные страдания, лишь множество уроков, которые им не нужны. У меня нет детей, но мне достаточно лишь взглянуть на Ханават – и я обретаю необходимую силу.
Слова эти врезались ему в память. Услышанные от бездетной женщины, они потрясли и ранили его больше, чем можно было ожидать.
Вот за это они и сражались? Само собой, то всего лишь одна из множества причин, и, если честно, Банашар не очень-то понимал, каким образом избранный адъюнкт путь мог послужить достижению подобной цели. Он не сомневался ни в благородстве ее мотивов, ни даже в остроте сострадания, котоое заставляло ее добиваться того, что большинству казалось практически невозможным. И однако имелось что-то еще, доселе остававшееся скрытым.
Как часто самое великое сострадание происходит из темного источника? Из потайного средоточия личных неудач?
Отослав Лостару, Тавор вновь повернулась к мечу. Некоторое время спустя сидевший на сундуке с доспехами Банашар зашевелился, сполз с него и подошел к ней.
– Адъюнкт, я больше не пытаюсь бежать.
Она не ответила, взгляд ее был по-прежнему прикован к оружию в потертых, поцарапанных ножнах.
– И я… я хотел бы вас за это поблагодарить. За очередное доказательство, – добавил он с горькой улыбкой, – вашего дара совершать невозможное.
– Жрец, – сказала она, – Чал’Манага, та Змейка, в ней ведь проявила свое присутствие Д’рек, верно?
Он обнаружил, что неспособен встретиться с ней взглядом, но пожать плечами все же сумел.
– Думаю, что да. На какое-то время. Ее дети заблудились. Во всяком случае, с ее точки зрения. А это, наверное, означало, что заблудилась и она. И ей, и им требовалось отыскать дорогу.
– Эти подробности меня не интересуют, – сказала она более резким тоном. – Банашар, ответьте мне – что ей нужно? Почему ей так важно быть здесь? Она намерена мне противостоять?
– Почему вы решили, адъюнкт, что у меня найдутся ответы на эти вопросы?
– Потому что и вас она никогда не покидала. Ей было нужно, чтобы остался в живых хотя бы один из верующих в нее, и она по неизвестной мне причине избрала вас.
Ему снова захотелось сесть. Куда угодно. Пусть даже на пол.
– Адъюнкт, как гласит пословица, червяк в луже эля сперва хмелеет, потом тонет. Я размышлял на эту тему и, признаться, начал подозревать, что годится любая лужа, что хмель тут совершенно ни при чем. Эти бедолаги где угодно утонут. И однако, как ни странно, если луж нет, червяки наружу не выползают.
